«Поступило указание уничтожить морально окончательно». Первое большое интервью Николая Дедка после освобождения
Блогер и анархист Николай Дедок оказался в тюрьме по уголовному делу второй раз за десять лет — и второй раз был освобожден посредством помилования. Если в 2015 году он вышел на свободу прямо в Минске, то теперь — после почти пяти лет беспрецедентного давления, пыток, бесконечных штрафных изоляторов и тюремных режимов — его «телепортировали» из камеры КГБ в европейскую столицу. В первом большом интервью для «Вясны» Николай рассказал, как его этапировали из страны, о жестоких условиях заключения, пытках холодом в ШИЗО, попытках морально сломать, о том, что помогало держаться, и почему главным условием перемен он считает ценности самих людей.
Николай Дедок в Вильнюсе, 14 сентября 2025 г. Фото: spring96.org
«Меня просто «телепортировали» в центр европейского города»
Николай, сидя в одном из парков Вильнюса с кружкой латте на третий день освобождения признается, что осознание того, что он теперь свободен, еще не пришло. В 2015 году он просто вышел на свободу и оказался в Минске, где все знакомо. В 2025-м — резкий контраст: из камеры СИЗО КГБ он очутился в другой стране, где нужно адаптироваться к другому миру.
«Честно скажу, что я пока еще не разморозился эмоционально. Сейчас у меня идет еще адаптация, так как перемена была слишком резкой. В тот раз [прим. — в 2015 году] меня освободили хотя бы в Минске, а в этот раз просто «телепортировали» в центр европейского города. Для сравнения: поставить камеру СИЗО КГБ, где меня держали до этого, и город в Европе. Различие достаточно большое. Поэтому моей психике еще нужно время, чтобы адаптироваться. В остальном, по здоровью, слава богу, терпимо. Психологическое состояние тоже в норме. Я окружен любовью и заботой близких людей, товарищей. В Беларуси, к сожалению, их очень мало осталось».
«Степень давления в учреждениях карательной системы стала значительно больше»
Политзаключенный сравнивает две свои отсидки — с 2010 по 2015 и с 2020 по 2025 годы. Тогда — группа «диссидентов и вольнодумцев», сегодня — сотни политзаключенных в стране, где не осталось ни законов, ни прав человека.
«Условия сильно отличаются: в чем-то было легче, но в большинстве было труднее. Легче было в том, что я уже сам был с тюремным опытом, а тюремная система не являлась для меня какой-то неизвестностью. Я уже знал, как вести себя во время различных ситуаций: кризисных, странных, необычных. Я знал уже всю эту субкультуру. Для меня не было ничего такого устрашающего. В тюрьме у меня очень быстро прошла адаптация. Ведь обычный заключенный адаптируется несколько месяцев, а мне понадобилось на это пару дней. Я как будто вернулся, как рыба в воду.
Из сложного — степень давления была несравнимая в этот и в тот раз. Когда меня сажали первый раз, то в Беларуси, как мы все знаем, не было революционной ситуации. Мы были просто маленькой группой диссидентов, экстремистов и вольнодумцев, которые решили, что некими радикальными акциями поднимем народ Беларуси (это я иронизирую, конечно). А в 2020 году реально была революционная ситуация — и государство не останавливалось ни в чем, чтобы себя защитить. Прав человека и законов в Беларуси не стало, поэтому степень давления в учреждениях карательной системы стала значительно больше. В этом плане было труднее».
«Надели мне наручники и мешок на голову»
Николай Дедок в Вильнюсе, 14 сентября 2025 г. Фото: spring96.org
В конце марта этого года Николая перевели в СИЗО № 1 в Колядичах по новому уголовному делу, где он содержался до 10 сентября. Именно там начался путь к свободе политзаключенного:
«Утром после завтрака, приблизительно в половину восьмого, за мной пришли. Я только успел поесть гречку — да-да, в белорусских тюрьмах дают гречку [смеется] — меня с вещами отвели вниз и отдали вещи со склада. Тогда я понял, что уезжаю из тюрьмы. Методом исключения я начал думать куда, и было похоже, что в СИЗО КГБ.
На сборном пункте меня ждали три человека в масках, которые надели мне наручники и мешок на голову, а после посадили в легковую машину. Легковая машина — чрезвычайное обстоятельство для заключенного. Когда меня привезли в СИЗО КГБ, то водили только в позе «ласточки» (прим. — руки связаны сзади, голова должна быть ниже колен) и обращались достаточно грубо. Продолжали давить морально. Очевидно было, что был такой приказ, делалось это неспроста.
Меня закинули в бокс — никто ничего не объяснял. Безусловно, у меня было подозрение, что это вот оно — то, чего я ждал все эти годы, но, конечно, я не знал точно. Я просто тупо сидел и ждал, как будут дальше развиваться события.
Но когда ко мне в бокс завели Дмитрия Дашкевича, я понял, что к чему. Потом нас вдвоем подняли в камеру и в течение дня набросали еще до 13 человек.
На следующий день нам дали подписать бумаги, что мы не имеем претензий к содержанию в СИЗО КГБ. Хотя относились там к нам по-хамски: оскорбляли, хамили. Нас закрутили в «ласточки» и закинули в автобус. Там уже дали немного выдохнуть и даже «милостиво» разрешили смотреть в окошко боковым зрением. Нам сказали, что в этот раз «нас повезут демократично без мешков и без наручников», и чтобы по этому случаю мы вели себя хорошо».
«Если Тихановского освободили, то вряд ли меня везут на расстрел»
Безусловно, вспоминает активист события четырехдневной давности, все время присутствовала тревога:
«Мешок на голову мне надели первый раз в жизни. Но мне тут помогло, что я знал, что таким образом на границу возили Сергея Тихановского. Поэтому я понимал, что вариантов тут немного. Опять же нужно понимать, что арестантская жизнь достаточно регламентирована: ты находишься в режимном поле, поэтому есть ограниченное количество вещей, которое с тобой может случиться. Если тебе приносят описи и говорят «заполняй», то это значит только одно — этап и больше ничего.
Конечно, тревога присутствовала, но я уже понимал, что если Тихановского освободили, то вряд ли меня везут на расстрел или со мной случится еще что-то плохое. Но все равно я не мог этого знать на сто процентов, поэтому моя главная задача была не просто перестать тревожиться (это, наверное, было невозможно), а не показывать свою тревогу кгбшникам».
«Этот момент должен был происходить под звуки фанфар»
Николай Дедок в Вильнюсе, 14 сентября 2025 г. Фото: spring96.org
Политзаключенный не может сдержать улыбки, когда вспоминает тот момент, когда наконец услышал, что он свободен:
«В автобусе по дороге я примерно понимал, что мы едем в сторону Литвы. Когда я боковым зрением увидел указатели «Островец 21» и «Гудагай 16», то я уже все понял. На границе самым первым к нам зашел Джон Коул и сказал на английском языке, что президент Трамп сказал освободить нас всех, это все закончено и мы свободные люди, с чем нас поздравляет. Этот момент должен был происходить под звуки фанфар и должен был быть снят для кинофильма. Это тот момент, о котором я буду рассказывать через 20-30 лет. Это просто непередаваемо, когда ты столько лет отбыл в таких местах, как гродненская крытая — в дыре, в которой умирают люди, но ты все это выдержал, а теперь сидишь на мягком сиденье без наручников и мешка на голове. А теперь к тебе подходит советник Трампа и поздравляет с освобождением — это контраст в жизни непередаваемый».
Николай вспоминает, что в 2015 году при помиловании ему хотя бы показали указ о помиловании и дали справку об освобождении, а теперь представители режима даже не озвучили, что его освобождают:
«В этот раз мне не дали ни-че-го. Считай, меня обобрали до нитки, оставив минимум вещей. Паспорт мне так и не отдали, но об этом я узнал, когда прибыл. Потому что паспорт не отдают на руки зэку — он в личном деле заключенного. Насколько я понимаю, кгбшники передали какую-то кипу документов литовской стороне. Всем 13 человекам, кто содержался со мной в камере КГБ, паспорта не вернули, чтобы максимально усложнить возвращение в Беларусь».
«Часть содержания писем передавалась в ГУБОПиК»
Политзаключенный отметил, что не хочет озвучивать то, что было самым тяжелым для него во время неволи, и объяснил причину:
«Ведь все эти интервью читаются и анализируются спецслужбами. И они легко могут сделать вывод, какие методы давления самые эффективные, если об этом рассказывают много раз. Поэтому мы не будем давать им информацию и помогать.
Но могу сказать, что лично для меня тяжелым было отсутствие интеллектуальных отношений. Мой контингент отличался от предыдущей отсидки тем, что на так называемом строгом режиме были заключенные не «первоходы» — ранее судимые. Среди них моральный и интеллектуальный уровень ниже, чем у первоходов, и значительно ниже, чем у людей на воле. Кроме того, меня все время изолировали от обычной массы заключенных. По причине того, что я почти весь срок провел в камере, ко мне почти всегда запихивали максимально деградировавших людей. Нужно отдельное интервью, чтобы я мог отдельно описать их.
Только изредка мне попадались нормальные люди. По большей части меня сажали с психопатами и с психически неуравновешенными людьми. Поддерживать в неволе разговоры за пределами «курить-варить» было сложно. И если ты годами варишься в таком состоянии либо в одиночке, замечаешь по себе, что ты делаешься не в меру разговорчивым и цепляешься за каждую возможность с кем-то поговорить. Иногда это может выглядеть кринжово (смеется, так как еще не привык к молодежному слэнгу на воле — Ред.). Но вот так понемногу деформируется психика. Только с женой в письмах я мог поддерживать какие-то интеллектуальные темы, но все время с письмами были проблемы. Да и в письмах не обсудишь всего, что хотелось бы, так как, мало того, что они цензурируются, так еще часть содержания писем передавалась в ГУБОПиК. Поэтому сами понимаете».
«ШИЗО — это настоящая пытка холодом»
В горецкой колонии № 9 в помещении камерного типа (ПКТ) Николая содержали около полутора месяца. В целом, согласно подсчетам политзаключенного, год из пяти лет неволи его содержали в штрафном изоляторе.
«Если быть точным, то за решеткой я провел ровно четыре года и 10 месяцев. Из них ровно год меня держали в ШИЗО.
Что касается условий, то, наверное, уже все в Беларуси знают, что такое ШИЗО. Там ничего нет, кроме каких-то личных вещей, и также все время холодно. ШИЗО — это настоящая пытка холодом. По закону там не может быть меньше 18 градусов. Однако никогда не добьешься, чтобы в ШИЗО тебе замерили температуру.
Например, в гродненской «крытой» менты в течение дня регулируют теплоту батарей, чтобы там всегда было холодно и тебе там не было комфортно.
Там плиточный пол, хотя по закону не может быть на первом этаже и в подвале плитка. Там раздевают тебя по максимуму и дают синтетическую робу. Поэтому все мелочи продуманы, чтобы ты мерз там. В какой-то момент арестанты начали организованно выступать и протестовать. Кажется, там даже была небольшая голодовка на предмет того, чтобы раздали хотя бы телогрейки или включили батареи, так как там было реально очень холодно.
Я уже говорил на пресс-конференции, повторюсь: я просыпался от того, что сорокалетние мужики воют, плачут и зовут маму, так как они не спят ночами. И что вы думаете? Начала ходить администрация с обходом по камерам ШИЗО и замерять температуру. Но выглядело это так: открывается «кормушка» и кричат: «Лицом к стене, руки на стену, в положение для обыска!» Открываются двери, решетка и кричат: «Доклад!» Ты говоришь: «Дедок Николай Александрович, 1988 г. р…» И продолжаешь. Все это время, а я напоминаю, ты смотришь в стену, а несколько ментов стоят и дышат за твоей спиной. Ты не можешь ни повернуть голову, ни развернуться, ни поговорить с ними. Без команды тебе нельзя ничего. И тут ты слышишь голоса: «Ну что, замеряйте температуру!» Проходит несколько секунд и говорят: «Ну вот, пожалуйста, 19 градусов, что вас не устраивает? Вопросы есть? Ну тогда мы уходим». И так во всех остальных камерах.
Ну я не знаю, как это назвать, — треш и жесткач. Вот такие условия в ШИЗО — не знаю, о чем тут еще говорить. И условия становятся все хуже и хуже. Во всей системе это примерно одинаковая ситуация.
Считаю само по себе содержание в ШИЗО пыткой. Это было основным способом воздействия на меня. Там меня держали только одного. Спасала только межкамерная связь, хотя она запрещена и за нее выписывают наказания».
«Это какой-то трагикомичный скетч»
Из того необычного, что помогало морально держаться в заключении, Николай назвал «разговоры по панораме»:
«Когда сидишь в камере (обычно, в ШИЗО), а через стену сидит человек, с которым стоит поговорить, то берешь тряпку, откачиваешь воду из канализационного колена (тут тоже нужны определенные смекалка и сноровка), твой сосед делает то же самое, и вы нагнувшись к этой «панораме», чуть ли не тыкаясь носом в лужи, ведете разговор. Иногда бывало, что вот так разговариваешь с человеком часами.
Например, когда через «панораму» с другим политзаключенным обсуждаешь характеристики юнитов в «Heroes of Might and Magic 3» [видеоигре], и ты осознаешь в этот момент, где ты находишься и что ты сейчас делаешь, это просто какой-то сюр! Это какой-то трагикомичный скетч».
Также политзаключенный говорит, что помогали держаться свои мысли и воспоминания:
«Одна из участниц Красной Капеллы, к сожалению, не помню ее имя, когда ее посадили в тюрьму Гестапо и готовили к расстрелу, написала на своей стене: «В одиночестве со своими мыслями я свободна». То же самое могу сказать и про себя. Когда я находился месяцами и годами в одиночной камере, мне часто удавалось чувствовать себя свободным, благодаря внутреннему миру. Я просто погружался в него».
«Дважды я подвергся избиению в камере»
Физические избиения, газ, постоянные оскорбления, попытка «понизить статус», провокаторы в камерах, принуждение к соседству с психически больными людьми — активист говорит, что пережил весь арсенал карательной системы. Но подчеркивает: выстоял благодаря солидарности других заключенных и «божьей воле».
«Если брать от минуты задержания до минуты освобождения то, кроме сексуального насилия, в неволе я пережил все. Все, что есть в этой системе. Первое, с чем я столкнулся, это избиение и физическое воздействие, которое было в ГУБОПиКе. Тут я ничего нового не скажу — не я первый, многие это пережили. Это кандалы, дубинки по очень чувствительным местам в течение очень долго времени, газ, распыленный прямо в глаза. И я уже не говорю про непрерывные оскорбления и унижения. Также это разнообразные натравливания других заключенных против меня».
Еще один метод давления на Николая Дедка — держать его в камере с людьми, которые имели психические расстройства.
«Во время всего заключения продолжались натравливания на меня. Дважды я подвергся избиению в камерах. Меня сажали специально с людьми с крайней степенью шизофрении, с которыми находиться рядом 15 минут — уже было пытка. Расскажу случай, про который я планировал позже рассказать.
В 2016 году в Минске судили такого Павла Цынявского за то, что он убил девушку в своей квартире, расчленил, пропустил ее тело через мясорубку и смыл в унитаз; он скрывался две недели, а потом сам сдался. Ему дали 17 лет, а за решеткой он заболел сильным психическим расстройством. Я увидел его на гродненской «крытой», когда его завели в мою камеру. В маленькой камере с ним я просидел восемь дней. Из уважения к его родным я не хотел бы сейчас пересказывать, что он сейчас из себя представляет. Я считаю, что содержание с ним в камере является настоящей формой пыток, так как даже пять минут с ним в одном помещении тяжело и опасно. Администрация хотела, чтобы я начал ломиться из этой камеры, унизился и начал их просить отсадить от него. Но я не делал этого принципиально и выдержал эти восемь дней».
«Выливают всю грязь, что есть в арестантском жаргоне»
Политзаключенный рассказывает, что самым распространенным способом давления на всех политзаключенных являлось лишение передач, писем, посылок, иногда — звонков. Согласно его словам, в некоторых местах неволи белорусского режима изобретают свои способы давления и пыток. Так, на тюремном режиме в Гродно над Николаем «работали особо старательно».
«В гродненской «крытой» практикуется такой специфический способ давления: тебя сажают в такой малюсенький коридорчик, так называемый карман, в камеру размером 210 на 140 сантиметров. С двух сторон в другие камеры-одиночки сажают зэков, как правило, «низкого социального статуса». Они через дверь часами тебя оскорбляют (а там слышимость стопроцентная), кричат, угрожают. Они кричат так громко и долго, что тебе невозможно ничего делать. Ты не можешь ни читать, ни спать. Также они молотят в стену и батареи мисками. Из-за этого все время ты находишься в нервном состоянии. Представьте себе, что вы сидите у себя дома, читаете книжку, а к вам подошли с кастрюлей и поварешкой и начали лупить прямо над вашими ушами. И это делается раз тридцать на день. Ты читаешь вслух, но себя не слышишь из-за этих криков. И то же самое продолжается несколько раз за ночь. Они специально просыпаются ночью, чтобы ты не мог нормально спать. Они максимально запугивают, перечисляют то, что со мной бы сделали, если меня закинут к ним в камеру, выливают всю грязь, что есть в арестантском жаргоне, — я просто не хочу это повторять. Им регулярно оперативники носят сигареты — они же не бесплатно работают. В такой камере я просидел четыре месяца. Это больше всего напоминает пытки в тюрьме в Гуантанамо. Вот это такая гродненская фишечка, их такое ноу-хау. Когда тебя лишают сна и покоя, ты не можешь заниматься своими делами, и 24/7 все, что ты слышишь в свой адрес, — это то, какая ты … и как мы тебя… Знаю, что не мне одному такое делали — это происходило с рядом других политзаключенных. Это действительно сильный инструмент. Я это пережил с трудом. Администрация «крытой» гродненской тюрьмы — это высококвалифицированные садисты».
«Меня спасла арестантская солидарность»
Николай Дедок в Вильнюсе, 14 сентября 2025 г. Фото: spring96.org
«Низкий социальный статус» — еще один способ давления со стороны режима, который испытал политзаключенный:
«За почти пять лет неволи я насчитал четыре попытки загнать меня в «низкий социальный статус». Но это у них не получилось по независящим от меня обстоятельствам. Все четыре раза меня спасла арестантская солидарность. Рядом со мной в тот момент оказались мудрые и сознательные мужики-уголовники. Они не дали этого сделать. Но, единственное, что они могли сделать, это мобилизовать своего одного подконтрольного «авторитета», который выписал маляву [прим. — записку], что я, не погружая вас в обстоятельства тюремной субкультуры, очень плохой человек и со мной нужно обращаться плохим образом. Ну вот этим они мне могли испортить немного нервы, но не более того. Они, конечно, хотели большего. Из ГУБОПиКа поступил указ уничтожить морально окончательно, чтобы просто забить под плинтус. Но этого у них не получилось. И это не моя заслуга и я не такой крутой боец, это божья воля и помощь хороших людей, которые были рядом в нужный момент.
Когда сразу я заехал на «Володарку», то администрация пробовала использовать других заключенных, чтобы «понизить мой статус». Но это у них не получилось, потому что подавляющее большинство серьезных людей в криминальном мире максимально дистанцируется от этих игр на стороне ГУБОПиКа, который стремится их склонить к тому, чтобы они душили и давили политических. Все значимые представители криминального мира от этого уклоняются. А те, кто участвует в этом, это люди, которые не имеют большого авторитета и имеют отрицательную репутацию. Было много случаев, когда на политзаключенных давили такие заключенные, но подчеркну, что нельзя грести всех под одну гребенку.
Есть огромное количество случаев, когда криминальные заключенные наоборот выражали солидарность, поддерживали и даже страдали за нашу поддержку. Все очень по-разному. Нет такого, как в сталинские времена, когда в лагерь закидывали политического и весь лагерь его гнобит. Разумеется, серая масса контролируемая, которым сказали не разговаривать, они не будут разговаривать. Но общего хейта к политзаключенным нет. Я этого не увидел даже на строгом режиме в горецкой колонии, где я пробыл около двух недель, а это самая мерзкая зона, которая есть в Беларуси».
«Этот плюс дался мне с колоссальной болью и мучениями»
Несмотря на пытки и изоляцию, Николай держался за свой внутренний мир. Он считает годы заключения не потерянными, а временем интеллектуального и духовного роста.
«Я сильно вырос духовно и интеллектуально. Я делал все, что было в моих силах, чтобы ни одна минута не прошла зря. Я много читал, учился, занимался спортом. Конечно, меня изолировали от интересных людей, с которыми мог бы общаться. У меня не получалось, как мне хотелось бы, нести в местах лишения свободы некие идеи свободы и вольнодумства. Ведь администрация абсолютно всех исправительных учреждений работает на опережение, чтобы никакие вольнодумные идеи не проникали туда. Тут можно долго рассуждать, как они делают так, как сказал один сотрудник, «ни один экстремист не портил им стадо». Но что касается личного роста, то эти годы мне пошли в плюс, как бы странно это ни звучало. И это я не выдаю желаемое за действительное, чтобы себя просто утешить. Это действительно так. Но это не отменяет того, что этот плюс дался мне с колоссальной болью и мучениями. Тем не менее, это плюс, я жив, и буду продолжать делать то, что я делал».
«Силовики прежде всего работают не столько над репрессиями, сколько над разрушением доверия в гражданском обществе»
За годы заключения он пересмотрел свои взгляды: оставшись анархистом, теперь больше говорит про ценности и личные изменения человека. Ведь, как говорит Дедок, в камере встречал и «святых» без всякой идеологии, и «мерзавцев» с красивыми политическими лозунгами.
«За время заключения я немного пересмотрел свои политические убеждения. Конечно, как и раньше, я считаю себя анархистом, но в своих убеждениях я начал делать больший акцент на ценности, чем на идеологии. Я немного изменил парадигму и угол зрения. Я верю, как и раньше, в необходимость общества без власти человека над человеком, но при этом, я разочаровался и разуверился в возможность достичь такого общества исключительно политическими методами. Я в полном смысле понял, что все перемены в обществе, которых мы так жаждем, сначала внутри каждого человека. А уже после оформляются в общественный строй.
Перемены могут произойти только тогда, когда появляется критическая масса людей с высшим морально-этическим уровнем. Для меня это сейчас абсолютная аксиома. Если изменить только политические институты, а уровень людей оставить прежним, то общество неизбежно вернется к тому, чем и было. То теперь я вижу главной задачей способствовать изменению ценностей каждого отдельно взятого человека. На этом сейчас нужно заострить свое внимание. Я верю, что эта работа в моменте важнее, чем построение определенных политических институтов или продвижение конкретной идеологической повестки. К такому выводу я пришел.
Что касается солидарности, то ее считаю высшим проявлением духовного мира человека. Солидарность невозможна без доверия. А доверие — это основное, что отличает человека от животного. Вся история эволюции общества — это история роста доверия одного человека к другому. Никакая демократия невозможна без базового доверия людей между собой. Чем больше между индивидуумами доверия, тем более слаженные и совершенные формы совместной деятельности им доступны. Тем приятнее им жить рядом друг с другом. Вы же видите, что силовики прежде всего работают не столько над репрессиями, сколько над разрушением доверия в гражданском обществе. Солидарность же — одна из проявлений доверия. Когда ты чувствуешь боль другого человека, как свою боль — это есть главный фактор построения лучшего общества и выстраивания здоровых горизонтальных связей между людьми. То теперь я отдаю предпочтение скорее этично-философским аспектам борьбы, чем политическим или экономическим. Ведь я убедился на собственном опыте, что на самом деле политические убеждения, другие идеологии — вторичны по сравнению с тем, какие ценности исповедует человек. Ведь в неволе я встречал людей самых разных политических взглядов, которые могли быть, мягко говоря, негодяями и мерзавцами, и людей разных взглядов, которые были очень хорошими людьми. Также встречал людей вообще без политических взглядов, которые были почти святыми, при том, что они не называли себя ни анархистами, ни кем-то еще. Поэтому я считаю, что поднимать духовный, этический уровень человека — это и есть главный фактор построения лучшего общества».
«Вспоминаю солидарность вопреки тем унижениям, которым меня подвергли в ГУБОПиКе»
Николай Дедок в Вильнюсе, 14 сентября 2025 г. Фото: spring96.org
В конце Дедок поблагодарил всех: от жены, семьи и друзей до правозащитников, дипломатов и людей, которые писали письма, даже если знали, что они не дойдут. Именно эта солидарность, говорит он, и стала главным доказательством, что Беларусь будет свободной.
«Я хочу поблагодарить своих родных и близких, которые страдали вместе со мной, особенно мою жену. У некоторых вся жизнь крутилась вокруг меня все эти пять лет. Также выражаю благодарности правозащитникам и журналистам. От души хочу пожелать политзаключенным, которые хоть меня сейчас и не услышат, так как остаются за решеткой, силы. Хочу поблагодарить дипломатический корпус стран Евросоюза, особенно Литвы и Польши, которые потратили огромные усилия на то, чтобы нас принять и разместить.
Когда нас высылали из страны, я увидел, что это была настоящая спецоперация с огромным количеством привлеченных ресурсов — как с белорусской стороны, так и с европейской. Нас сопровождала «Альфа» КГБ, а потом мы свалились на голову литовским пограничникам. Было видно, как у них дымят головы от того, что происходит. Тем не менее, они все прекрасно выполнили свои дела и настолько быстро, насколько могли. Они нормально к нам отнеслись, хотя, по большому счету, зачем мы им нужны? Мы же им никто.
Нас выкинули из страны, которая враждебно относится к Литве, а они нас приютили и помогли. Не знаю, прочитает ли это интервью хоть одно литовское официальное лицо, но если прочитает, хочу, чтобы они знали, что мы не считаем это само собой разумеющимся. Мы очень благодарны за это. Также хочу поблагодарить Трампа — несмотря на то, что у него хватает проблем, он заинтересовался политзаключенными Беларуси. Я хочу попросить его не слезать с этого трека никогда, так как он действительно может спасти большое количество человеческих жизней. Также я благодарен Светлане Тихановской и Офису за то, что они делают. И, конечно, хочу поблагодарить своих товарищей анархистов, чья солидарность самая лучшая и мощная в мире.
Также большая благодарность всем людям, которые писали мне письма. В огромном количестве они до меня не доходили, как и мои ответы. Были женщины-героини, которые писали по 20-30 писем, и ни одно из них не дошло, но они все равно продолжали писать. А какие мне открытки присылали в 2020-м! Если бы я только мог этим поделиться… Но кгбшники тоже не дураки — все наши бумаги они повыкидывали, чтобы мы тут теперь не ходили и не хвастались всей этой солидарностью. Я вспоминаю невероятную солидарность вопреки тем унижениям, которым меня подвергли в ГУБОПиКе. Люди наоборот показали мне, что они не ведутся, и готовы меня поддержать в моих муках. Спасибо всем людям, кто молился, помнил про меня, высылал мне деньги и даже сел потом за это. Мы, белорусы, обязательно будем жить в лучшей Беларуси — я в этом уверен и убеждался каждый раз, когда вспоминал эту солидарность. Всем спасибо! Пожалуйста, никогда не теряйте надежды. Вот я ее никогда не терял, и это себя полностью оправдало».