«Отмывал говно с унитазов, мы там как самые конченые». Блогер Вадим Vadimati Ермашук — о том, как жил в колонии в «низком статусе»
Вадим Ермашук aka блогер Vadimati — известная личность в родном Гродно. До августа 2021 года за его инстаграмом следило 50 тысяч человек, он ходил на приемы к мэру и добивался, чтобы в городе появилась велодорожка. Пока его не осудили на три года лишения свободы за оскорбление Лукашенко и оскорбление государственных символов.
В колонии Вадим отбывал срок в «низком статусе», которым его «одарили» силовики, показав общественности видео сексуального контакта блогера с другим мужчиной. «Мы там были как самые опущенные, дно, рабы», — описывает положение людей в этом статусе Вадим.
«Наша Ніва» поговорила с Vadimati о том, что помогло ему пережить издевательства в заключении. Об онкологии, простатите, грыже, псориазе и остеохондрозе, которые появились на фоне стрессов. Об Эдуарде Бабарико, который оказался с ним в ШИЗО по соседству, о смерти матери, когда ему было 11 лет, осознании своей ориентации и планах на новую эмигрантскую жизнь без любимого Гродно.
Вадим Ермашук — популярный гродненский блогер, известный как Vadimati. Прославился благодаря своему блогу, в котором публиковал как социальные ролики, так и юмористические — например, из магазина одежды на рынке, где некоторое время работал. Не давал спокойно спать чиновникам, обращая внимание на такие проблемы, как отсутствие велосипедных дорожек или площадок для скейтеров.
В 2020 году поддержал протест и начал публиковать в том числе политический контент, посещал суды. В августе 2021 года был задержан в Щучине, куда ехал снимать очередной ролик. После 40 суток административного ареста на него завели два уголовных дела по статьям 368 УК (оскорбление Лукашенко) и 370 УК (издевательство над государственными символами). Ермашук был приговорён к трём годам заключения, отбывал срок в Бобруйской колонии. Вышел на свободу 28 июня 2024 года, через полгода вынужден был уехать из Беларуси: его инстаграм признали экстремистским и, по его словам, продолжали за ним следить. Друг Вадима сильно избили, требуя, чтобы тот сливал информацию о блогере.
BYSOL открыл сбор на восстановление и лечение после тюрьмы для Вадима
«Среди милиционеров много геев»
«НН»: Ещё когда ты сидел на сутках, силовики опубликовали видео твоего секса с партнёром. Ты рассказывал, что при этом начальник щучинской милиции сначала предлагал тебе пойти на сотрудничество, стать «гродненским Протасевичем». И тогда хоум-видео, мол, не появится в интернете. Ты тогда отказался, хотя и боялся последствий. Получилось, что твой аутинг (публичное разглашение информации о принадлежности человека к ЛГБТ-сообществу без его согласия — НН) произошёл насильственно. Ранее ты скрывал ориентацию, потому что переживал за реакцию близких или общества в целом?
ВЕ: Мои родственники, может, и сами подозревали, кто я. С детства я любил играть в куклы, обувал мамины туфли.
Вместе с тем у меня были и девушки. Я даже жениться собирался лет в 25, но остановился, не смог обманывать. И хорошо, что так. Потому что очень много таких семей, где геи женятся только для того, чтобы выглядеть «нормальными», а потом изменяют своим жёнам.
Watch on TikTok
Меня больше общественность сдерживала. Сдерживала популярность: всё же многие в городе меня знают, я не понимал, как это лучше подать. А мне много раз хотелось открыться.
Милиция сделала это грязно, тогда, когда я молчу и не могу говорить в ответ, парировать. То, что они сделали, показывает только их слабость. Но главное, что в итоге из-за этого от меня никто не отвернулся, как они, может, хотели бы.
«НН»: Ты говорил, что то видео с партнёром сняли скрытой в твоей квартире камерой. Но к тому, как это могло произойти, много вопросов. У тебя самого на сегодня какая версия основная?
ВЕ: На ментов работает много людей. Немало, думаю, как раз геев, потому что в нашей стране их легко шантажировать. Думаю, организовать всё мог кто-то из партнёров. А я не заметил, когда там камера появилась, потому что даже не убирался дома сам — вызывал клининг. У меня в целом дом был, чтобы переночевать: утром я уходил на работу, приходил в полночь.
«НН»: Ты упоминал, что среди твоих партнёров были и сотрудники милиции, может, напрямую кто-то из них?
ВЕ: С ними это было давно. Но действительно могу сказать, что среди милиционеров много геев.
«НН»: По образованию ты юрист, как вообще занесло в юриспруденцию?
ВЕ: Как мать, видимо, хотел быть. Но изначально я знаете куда поступал? В Академию МВД. Были же мысли, что хорошее расписание будет — чин, пенсия. Рано, на которой бы дали должность начальником в зоопарке или директором филармонии, как у нас любят. Но я не поступил, пошел на юрфак.
Хотя если совсем назад отматывать, то сначала я мечтал о театральном. Но никогда не поздно.
«НН»: Хоть день юристом после универа отработал?
ВЕ: Еще когда я учился, пошел работать грузчиком, после — заведующим складом. В адвокатуру была возможность устроиться, но там я зарабатывал бы меньше. Ну и юристом в нашей стране, кажется, я никогда бы не смог долго работать.
«Мэр вызвал к себе на прием и даже приглашал работать в исполком»
«НН»: Как в жизнь пришла политика и активизм?
ВЕ: Моя родненькая бабулечка Лилия Эдуардовна была учительницей. Умнейший человек! Она всю жизнь выписывала «Народную волю», и я с детства читал оттуда вырезки — она самое интересное оттуда вырезала.
Бабушка голосовала за Зенона Позняка, и я сам давно понимал, что у нас в стране что-то не так. В 2011 году меня забрали на молчаливой акции — в автозаке проехался. Тогда шесть часов продержали человек сто — не знали, что с нами делать на тот момент. С парнем, с которым познакомились тогда в автозаке, мы дружим до сих пор. Короче, я выплыл не из 2020 года.
Активизм же начался с желания в первую очередь сделать вокруг себя лучше. С мэром Гродно Мечиславом Гоем я познакомился еще во время протестов ипэшников. А потом как-то во «ВКонтакте» опубликовал фотографии мэров европейских стран и себя на велосипедах и задал вопрос: когда и наш мэр будет ездить на работу на велосипеде? И он меня тогда вызвал к себе на прием. Даже приглашал работать к ним в исполком!
Я просил дорожку вплоть до границы с Литвой сделать — можно было бы объединить города, какой бы туризм был! Но сделали там только до Зарицы дорожку по итогу. Еще мы магазин отстояли в деревне Бараново. Его хотели закрыть, а все же деревня большая, коттеджи там строились, то какая автолавка? По моей заявке тоже начали делать скейт-роллер площадку.
«Меня больше всего оскорбляло само определение — низкий социальный статус. Как это даже осмысливать, что ты вот человек на самом низу?»
«НН»: Давай по пунктам, что за собой повлек приписанный тебе низкий статус в колонии? (Низкий социальный статус (НСС) — это отдельная «каста» подследственных и осужденных в СИЗО и колониях, которая занимается самой унизительной работой — НН).
ВЕ: В целом если говорить, то с таким статусом ты — конченый человек. Ты всегда как будто в своей тарелке, ты просто на дне. Утром только поднимаешься — на тебя уже начинают огрызаться. В нашей комнате было 22 человека, из них 14 высокого статуса и 8 низкого, которые спали сбоку. Не дай бог кого из тех 14 мне случайно зацепить — сразу рычание начинается, толчки.
Иногда у меня все взрывалось и я кричал — хотя этого нельзя было делать: «Я человек, что вы делаете!» Писал жалобы, которые, конечно, дальше администрации не шли, но до них я свои мысли о том, что нельзя так с людьми, доносил.
Меня, слава Богу, не избивали. Слово «петух» по отношению к нам тоже было запрещено, но все равно иногда проскакивало или оно, или «гребень».
Во всей же колонии было около 100 человек низкого статуса, около 5%. Там держат «норму», чтобы не превысить это количество.
У нас был отдельный умывальник, в некоторых отрядах у людей и отдельный туалет. В столовой — отдельный стол (причем там была дополнительная иерархия: три отдельных стола для разного уровня низкого статуса, я был на самом высоком из этих трех низких). С нами нельзя было здороваться, подавать нам руку, брать от нас что-то.
В моем отряде я всегда мыл туалеты, делал вечерние уборки — отмывал говно с унитазов. В молодости я как-то работал уборщиком, и это нормально. Но на зоне такая работа считается низкой, это причина для насмешек. Хотя в той же тюрьме все сами всегда убирают туалеты в своей камере.
Меня больше всего оскорбляло само определение — низкий социальный статус. Как это даже осмысливать — что ты вот человек на самом низу? Притом что у многих насильников не было такого статуса: они очень хорошо сливали информацию, были хорошими информаторами. И вот осужденный, который откусил соски девушке, тот, кто в заложниках держал маленькую девочку, насиловал ее, бычки гасил о нее — он ходил в высоком статусе, уважаемый, а менты его прикрывали.
Один раз у меня на всей этой почве случился срыв, когда я сам попросился в ШИЗО. Чтобы себя в том числе спасти и не совершить суицид (планировал прыгнуть из окна туалета, с третьего этажа). Я узнал о смерти брата тогда, а я с ним провел все детство, он мне был очень близким человеком. Плюс я чего-то ожидал, что, может, мне дадут условно-досрочное освобождение, все-таки у меня не тяжелые статьи… Но тогда как раз ко мне начал захаживать заместитель начальника колонии, психотерапевт — оказывается, у них другой инцидент случился как раз — наркоман покончил жизнь самоубийством, они не хотели еще один инцидент.
В ШИЗО я в сумме провел более 40 дней, но там, на досках и в холоде, мне было лучше — я вообще бы согласился в помещении камерного типа один сидеть, потому что не хотел с людьми жить, сволочью, которая стремится тебя унизить.
Но на меня не было, видимо, такой разнарядки. Правда, последний раз в ШИЗО мне было очень плохо физически, я весь покрылся коркой как раз тогда и еле выдержал.
«На зоне разочаровался в православии: людей с нашим статусом в церковь не пускали»
«НН»: Что тебя все это время держало, не давало окончательно сойти с ума?
ВЕ: Я верил, что нас спасут, если честно. Ждал этого. Поддерживало еще, что некоторые люди, политические и нет, поддерживали (были те, конечно, кто и боялся это делать). Но и открытку мне как-то подарили. И в шахматы научили играть. И даже убираться помогали иногда.
Держаться еще помогали родственники, моя тетя — суперсильная женщина. А вот в церковь низкому статусу ходить было нельзя. Я там разочаровался в православии: батюшка приходил и ксендз, а нас к ним не пускали. А я очень хотел в церковь, когда брат умер — чтобы свечку за него поставить.
Ходил с баптистами, им в клубе давали помещение. Они меня принимали, но на них все косо смотрели за это.
«Эдуарда Бабарико склоняли в низкий статус»
«НН»: Что тебе известно об Эдуарде Бабарико, с которым вы успели пересечься в колонии?
ВЕ: Я знаю, что его склоняли тогда в низкий статус. Он месяц отсидит в ШИЗО — его выводили и говорили: ложись на шконку низкого статуса. Он отказывался, держался. При этом если любой другой зек садился на наше место, все бы сделали вид, что не заметили это. А вот если человек публичный или на него задание, то это будет делаться.
Сотрудники там — твои насильники, твои палачи.
Именно мент — это надсмотрщик на зоне, других там нет.
Я хотел с Эдиком поговорить, когда мы оба сидели в ШИЗО. Мы могли, но не хотел его подставлять, когда у меня статус. Я просто слушал, когда он с кем-то другим переговаривался, и мне было радостно. А когда я освобождался, то специально песни пел — «Воины света» и «Грай», чтобы политические слышали, и он в том числе.
«НН»: После освобождения ты сразу начал писать жалобы на обращение с тобой в СИЗО и колонии, обращался к депутатам и даже позвонил в колонию, чтобы передать главврачу, что она «сука». Ты понимал, что даже по сравнению с 2021-м репрессии в стране еще более усилились, подавляют любое несогласие и такое тебе не простят?
ВЕ: Я думал, что меня не тронут — у меня оставалась вера в людей. Верил, что и среди кагэбистов есть люди, и даже губопиковцев. Да и в целом, кажется, мне уже было нестрашно. Да, я испугался, когда был там первый год, тем более когда мне сказали, что все — ты будешь в колонии в низком статусе из-за того видео. Тогда я не знал, как работает система. Если бы меня снова посадили, что бы они мне [еще] сделали? Я раньше говорил всем, кто над мной издевался: вам остается только мне язык отрезать, чтобы я замолчал, или убить меня.
В целом, мне кажется, меня посадили как раз потому, что я умел объединять людей. Причем разных взглядов. Кто ко мне только раньше не обращался — и лично, и в блог писали. А объединение для них — опасная вещь.
«Просил начальницу санчасти проверить родинку, но слышал в ответ: «Ты не в санатории, ты не в детском лагере»
«Наша Ніва»: Ты говорил, что до тюрьмы был почти здоровым. С каким набором диагнозов живешь сейчас?
Вадим Ермашук: На нервной почве у меня, например, появился псориаз. Начался он еще в ИВС в Щучине. Сначала не мог понять, что это за корка у меня появилась. А теперь всегда как начинаю нервничать, у меня в пятнах нос, лоб, голова, спина.
В Гродненской тюрьме, кстати, у всех были вши: людей кусали до крови, белые гниды были в одежде, в швах там. Ходили на прожаривания, чтобы избавиться.
А на зоне у меня от местной гигиены был лишай. Причем прямо там, где мошонка, — было стыдно даже говорить об этом. Еле вылечили — дали мазь, таблетки.
Еще у меня сейчас хронический простатит (воспалительное заболевание предстательной железы — НН). Думаю, из-за того, что у меня в Щучине была такая камера, что когда разговаривал там, то изо рта шел пар — настолько холодно было.
Меня в одиночке в течение почти двух месяцев держал только мой богатый внутренний мир, мои мысли — я сам себе что-то рассказывал.
Также у меня обнаружилась двусторонняя паховая грыжа. Мне еще в Беларуси сделали операцию сразу на две стороны, но у меня случился рецидив. Все от тяжестей — мы возили там тачки с ломом, которыми потом бетонировали территорию. Из-за того, что мы были в низком статусе, нас заставляли делать самую тяжелую и грязную работу. Мы для них были мусор, просто как рабы.
Кроме того, я вторую неделю пью антидепрессанты, у меня остеохондроз, гастрит и вероятность язвы. У меня такая изжога была на зоне! Я соду тоннами там ел, потому что не знал, что еще делать. Там чуть ли не вся зона сидит на соде из-за еды, которой там кормят.
Еще в 2021-м я пошел показать свои родинки онкологам — должен был удалить их, обследовать, но меня посадили. Я потерял три года! Я им говорил и в тюрьме, и в Щучине на ИВС: пожалуйста, проверьте, я чувствую, что что-то не так. А уже на зоне, когда мне действительно было плохо, просил начальницу санчасти Дарью Ласковнёву проверить родинку. Родственники мои тоже писали и просили, чтобы проверили. Все, что я слышал в ответ: «Ты не в санатории, ты не в детском лагере».
А больше всего меня возмутило высказывание: «Прежде всего я офицер, а потом уже врач». Сейчас мне нужно пройти обследования, так как меланома — очень опасная и непредсказуемая вещь. А в Беларуси же мне просто вырезали родинки, а что там в моем организме творится, никто не знает.
«НН»: Как раз онкология забрала твою мать?
ВЕ: У мамы был рак легких. Она умерла, когда мне было 11 лет. Отец же бросил мать, когда я еще не родился, у меня даже его фотографии нет, я не знаю, как он выглядит. В итоге мои тетя и дядя полностью заменили мне родителей. Я им очень благодарен.
Они меня воспитали человеком со своей позицией, самостоятельным — в 11 лет тетя меня уже одного в поликлинику отправляла. Возможно, с матерью я был бы совсем другим, таким тепличным растением.
Сейчас сильно переживаю, что не могу ходить на кладбище — раньше я ездил туда раз в месяц.
«У меня есть обида за то, что со мной делали. И это позволил делать каждый белорус»
«НН»: В твоем первом большом интервью с момента освобождения звучало много обиды в сторону белорусов, мол, тебе предали, белорусы сдались. А что ты предлагаешь?
ВЕ: У меня есть обида за то, что со мной делали. И это позволил делать с нами каждый белорус, который выходил раньше на протесты и не выходил. Нас не отстояли. Конечно, никого нельзя обвинять, но настоящей солидарности у нас, к сожалению, не получилось. Плюс, когда я вышел из тюрьмы, то услышал от многих, что сам был виноват. Это разочаровывает…
Надо было в свое время закрыться дома и не выходить, затариться продуктами и не ходить больше на работу. Уехать в деревню и на дачи. У омоновцев не хватило бы сил взламывать квартиры по всей стране.
«НН»: Что дальше? Ты завел новый инстаграм, планируешь продолжать блогерскую карьеру уже в эмиграции?
ВЕ: Прежде всего хочу разобраться со здоровьем. Если я буду знать, что со здоровьем хорошо все: я живу!
Пойду подметать дворы, если надо будет, потому что пока что мне много чего физического запрещено, даже спортом нельзя заниматься. Ну и блог снимать хочется, но вот надо телефон купить, компьютер — у меня же технику изъяли.
Если вернуться в Беларусь, не исключаю, что реализую свое стремление стать настоящим депутатом — работы будет хватать. Из той же гродненской тюрьмы в центре сделаем гостиницу, например.
BYSOL открыл сбор на восстановление и лечение после тюрьмы для Вадима
«Что было в тюрьме, остается в тюрьме». Заключенные и политзаключенные с «низким социальным статусом»? Что об этом известно
По помилованию выпустили 21-летнюю олимпиадницу и женщину, отказавшуюся говорить с Азаренком
«В их доме стояла специальная кислородная камера». Новые детали последних дней жизни сына Ермошиной
Комментарии
Я, напрыклад, такого не гляджу.
Дык чым ты адрозніваешся?)