Казалось, это конец, но это стало началом пути к свободной Беларуси. Каким было самое недооцененное восстание в белорусской истории?
Восстанию 1830−1831 годов не повезло. Оно не только проиграло, но и осталось в тени других — предыдущего (1794) и следующего (1863). У тех были харизматичные лидеры (Тадеуш Костюшко и Кастусь Калиновский), им посвятили множество литературных произведений — например, всенародно любимый роман «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича. У восстания 1830−1831 годов не было ни того, ни другого. Однако оно сыграло важную роль в белорусской истории, а его последствия повлияли на все сферы жизни наших предков. И, как ни парадоксально, это поражение дало толчок тому, что позже помогло нам выжить как нации — и может дать надежду сегодняшним белорусам, пишет «Зеркало».
Раздел страны и мечта о ее восстановлении
Это восстание никогда бы не случилось, если бы не события конца ХVIII века. До того у предков современных беларусов существовала своя государственность — Великое княжество Литовское, затем объединившееся с Польшей в федеративную Речь Посполитую (РП). Но в 1795 году ее разделили между собой соседи, земли Беларуси аннексировала Российская империя. С тех пор местная элита мечтала об одном — вернуть утраченное государство.
Почему вернуть хотели Речь Посполитую, а не Беларусь? Ее еще не существовало, как и наций в современном понимании этого слова, и название «Беларусь» еще не закрепилось за территорией нашей страны. Многие наши знаменитые соотечественники (например, руководитель восстания 1794 года Тадеуш Костюшко, пытавшийся предотвратить уничтожение страны, поэт Адам Мицкевич) называли себя литвинами в знак своего происхождения с беларусских земель ВКЛ, но были патриотами РП. Сегодня их можно считать представителями нескольких современных стран и культур — беларусской, польской и литовской.
Надежды на восстановление государственности сперва связывались с Наполеоном: он создал Герцогство Варшавское на части польских земель. Но после падения французского императора из части герцогства в 1815 году было создано Царство Польское (оно включало земли современной Польши и небольшие части Литвы, Украины и Беларуси). Правил им российский монарх, который принял еще и титул польского короля. Формально была своя Конституция, администрация, сейм и армия. Но постепенно автономию урезали, а конституцию ограничивали. Сейм созывалис нарушениями, ввели цензуру. Права поляков ущемляли все больше.
Разделы Речи Посполитой. Графика: Halibutt, CC BY-SA 3.0, commons.wikimedia.org
Царская администрация практиковала репрессии — как непосредственно в Польше, так и на других бывших территориях РП. Например, участников тайных обществ филоматов и филаретов, действовавших в Вильне в первой половине 1820-х, осудили просто за участие в этих организациях, «самовольное влияние на воспитание молодежи» и чтение стихов, «не совместимых с верностью российскому трону». В результате 108 человек получили приговоры, 20 из них сослали в Россию или заключили в тюрьму.
Когда в 1825 году императором России стал Николай I, давление усилилось, нарушение законов стало все более частым.
Тем временем в Европе дули ветры перемен. В 1830-м вспыхнула революция во Франции, под ее влиянием Бельгия восстала против Нидерландов и добилась независимости. Николай I заявил о намерении послать на помощь французской монархии польское войско для подавления протестов. Это и стало последней каплей, вызвало возмущение и спровоцировало восстание. Его втайне организовали польские офицеры, поддержали их и гражданские.
Начало восстания и первые успехи
В ночь на 29 ноября 1830 года повстанцы атаковали главный арсенал Варшавы и дворец Бельведер, где жил великий князь Константин — брат императора и его наместник, командующий российским войском в Польше. Константина хотели убить, но тот, предупрежденный, успел сбежать. Казармы российских солдат также захватить не удалось. Но фактор внезапности сработал: повстанцы завладели оружием из арсенала, вооружили горожан и взяли под контроль северную часть Варшавы.
Но единства среди повстанцев не было. Сразу началась борьба за власть между аристократами во главе с князем Адамом Чарторыйским (он же выступал от имени Административной рады, управлявшей восстанием) и радикальным «Патриотическим обществом» из интеллигенции и офицеров. Патриоты требовали обратиться к жителям Беларуси, Украины и Литвы с призывом присоединиться к восстанию.
Картина Мартина Залеского «Взятие варшавского арсенала». Изображение: cyfrowe.mnw.art.pl, commons.wikimedia.org
Это произошло не сразу. Вместо Рады было создано временное правительство Царства Польского, которое 5 декабря объявило диктатором генерала Юзефа Хлопицкого (титул «диктатора» у него был официальным — в древнеримском значении «временный правитель в чрезвычайных обстоятельствах», от лат. dicto — «предписываю»). Этот военачальник, однако, был противником войны с Россией. Поэтому он отправил одно посольство к Николаю I с предложением переговоров, другое — к европейским правительствам за поддержкой. А дела у повстанцев тогда, сначала, шли неплохо: российское войско уже покинуло крепости Модлин и Замость (теперь Замосць), выйдя с территории Царства Польского.
Переговоры в Петербурге закончились ничем. Повстанцы требовали передать в состав Царства Польского бывшее ВКЛ и еще ряд территорий, выполнять Конституцию, амнистировать участников восстания, а также поддержать дипломатическим путем возвращение тех польских земель, которые перешли к Австрии. Фактически они были готовы на автономию в составе империи — пусть и с большей территорией, чем раньше. Однако Петербург не собирался давать Польше столько самостоятельности и со всех уступок был согласен только на амнистию для повстанцев.
Когда это стало известно, Хлопицкий снял с себя полномочия диктатора. А Сейм под давлением уличных протестов «Патриотического общества» сверг Николая I как польского царя, сохранив Царство Польское как конституционную монархию. После такого империя должна была нанести удар в ответ — и война против бунтовщиков стала неизбежной.
Юзеф Хлопицкий. Автор портрета — Wojciech Stattler, 1831 год. Изображение: platforma.bk.pan.pl, commons.wikimedia.org
115-тысячное российское войско возглавил Иван Дибич, который до этого успешно воевал с Османской империей. «Опьяненный успехами своими в Турции, Дибич уже ехал в Польшу в полной уверенности в победе после первого своего появления», — писали современники. Полководец хвастался, что закончит с восстанием за шесть недель, и приглашал знакомых в Варшаву на блины. Великий князь Константин его самоуверенности не разделял: «Гляди, герой Забалканский, не будь пленник Завислянский».
В отличие от восстания 1863-го, когда повстанцы вели только партизанскую борьбу, в Царстве Польском было свое регулярное войско, а потому были возможны «классические» боевые действия. Всего удалось собрать 40 тысяч человек — в четыре раза меньше, чем у россиян, но они сумели дать отпор в нескольких битвах. В феврале Дибич был вынужден отказаться от штурма Варшавы и отвести войска на зимние квартиры.
Смерть руководителя российского войска и 24-летняя графиня в бою
Тем временем восстание готовилось и на белорусских землях. Власти этого ожидали: в декабре 1830 года в западных губерниях Беларуси и Украины, а также в Литве объявили военное положение. Перебрасывали войска из России, увольняли нелояльных чиновников, арестовывали имущество тех, кто уехал в Польшу.
В январе 1831 года эмиссары из Варшавы помогли создать Виленский центральный повстанческий комитет. Именно тогда поляки впервые официально обратились к жителям бывшего ВКЛ с призывом выступить против имперских властей. Начать решили в Виленской губернии — там было мало российских войск: три тысячи в самой Вильне и небольшие группы по уездам.
Портрет Ивана Дибича работы Джорджа Доу. 1821−1825 годы. Изображение: hermitagemuseum.org, commons.wikimedia.org
Восстание в бывшем ВКЛ началось в конце марта 1831 года. Но быстро выяснилось: Виленский комитет не может контролировать то, что происходит. В каждом уезде появлялось свое руководство во главе с местными помещиками. Через католических священников они приводили крестьян к присяге и объявляли набор в повстанческое войско. Людям обещали после победы дать права как в «свободных странах». Какие именно — мудро не уточнялось, так как крестьяне могли надеяться на отмену крепостного права, что не удовлетворило бы помещиков.
Повстанцы решили штурмовать Вильно. Планировали собрать 15−20 тысяч войска, но в конце апреля под городом оказалось только семь тысяч. Штурм отложили. Следующую попытку предприняли только во второй половине июня, когда из Польши пришло крупное подкрепление.
К тому времени ситуация в Польше ухудшилась. Боевые действия возобновились, и к концу мая 1831 года инициатива окончательно перешла к россиянам. Дибич умер от холеры, но Иван Паскевич, сменивший его в июне, продолжил наступление (он, кстати, через несколько лет стал владельцем Гомеля, и его род много сделал для города).
Портрет Ивана Паскевича работы Джорджа Доу. 1821−1825 годы. Изображение: hermitagemuseum.org, commons.wikimedia.org
В успехе россиян был комплекс причин: существенная разница в силах, отсутствие помощи повстанцам из-за границы, их внутренние разногласия. И, что еще важнее, — у восстания не было программы, способной захватить крестьян. А они составляли абсолютное большинство населения и могли бы стать серьезной силой.
В Беларуси и Литве ситуация была похожей, только регулярного войска там не было — поэтому масштабы боев были меньше. И все же на штурм Вильни собрали около 24 тысяч человек. Но и этого не хватило, штурм провалился, повстанцы отступили. Так прошла кульминация восстания на белорусско-литовских землях.
Впрочем, борьба продолжалась и вдали от столицы. На Мозырщине отряды действовали в Наровле, ненадолго освободили от россиян Дрогичин и Новогрудок. На территории Литвы вместе с мужчинами боролась 24-летняя графиня Эмилия Плятер — по некоторым сведениям, она даже возглавляла партизанский отряд.
В середине июля большая часть повстанцев отошла в Польшу: силы были слишком неравные. Несколько отрядов еще держались в Налибокской пуще. Но 8 сентября пала Варшава. 5 октября польское войско, чтобы избежать репрессий со стороны российских властей, перешло границу с Пруссией (та после разделов владела частью Польши) и сложило оружие. Вести о капитуляции последних крепостей — Модлина 9 октября и Замостья 21-го — заставили разойтись и налибокские отряды. Борьба была проиграна.
Конфискации, репрессии и эмиграция
Сколько белорусов участвовало в восстании? Исследовательница Ольга Горбачева насчитала 2,3 тысячи человек. Их судьбы сложились по-разному: кто-то остался на свободе, кто-то эмигрировал на Запад, кого-то сослали в Сибирь или отправили служить на Кавказ в российское войско. Сколько именно было уроженцев Беларуси среди тех и других, источники не детализируют.
Эмилия Плятер во время битвы, картина Георга Бенедикта Вундера. Изображение: polona.pl, commons.wikimedia.org
Из всего бывшего ВКЛ под следствие попали 2878 человек. Больше всего — из Виленской губернии (1091 человек, 38%), потом — Гродненской (931, 32%) и Минской (837, 30%). Из Витебской губернии было только 15 человек, из Могилевской — 4. Это показывает, в каких регионах восстание было более активным. Среди подследственных было 336 помещиков, 627 крестьян, 103 чиновника и служащих, 86 студентов, 73 офицера.
Имения повстанцев власти конфисковывали. Избежать этого могли только те, кто в течение месяца после соответствующего указа императора сам явился к следователям с повинной или доказал, что его заставили участвовать в восстании. Всего конфисковали 118 имений в Виленской губернии, 70 — в Гродненской, 22 — в Минской, 6 — в Витебской, один — в Могилевской. И даже после амнистии хозяевам не вернули их владений.
Восстание привело к первой волне политической эмиграции с наших земель. Историк Дмитрий Матвейчик подсчитал: родину покинули около 9 тысяч человек, из них 1,5−1,7 тысячи — из белорусско-литовских губерний. В эмиграции они написали множество мемуаров и сотни произведений, которые в Российской империи не прошли бы цензуры.
Более того, восстание заложило «традицию» не только эмиграции, но и невозвращения. Первые двадцать лет возвращенцам угрожали следствие, отправка в войско на Кавказ и другие репрессии. Поэтому за 18 лет (1834−1862) среди тех, кто уехал из белорусско-литовских губерний, желание вернуться высказало только около 200 человек. В основном это происходило после 1856 года, когда новый император Александр II объявил амнистию — правда, только для тех, кто готов покаяться. За следующие шесть лет помиловали около 150 эмигрантов с земель бывшего ВКЛ. При этом, как пишет Матвейчик, у многих даже не было денег на дорогу домой, поэтому воспользовались фактом амнистии единицы — например, художник, скульптор и писатель Наполеон Орда. Но потом грянуло восстание 1863 года. Возвращения прекратились совсем, а некоторые из тех, кто уже вернулся, снова уехали за границу, боясь нового витка репрессий.
Эмигрантов разбросало по всему миру. Среди них был Игнат Домейко, который уехал в Чили, прожил там полстолетия и стал национальным героем этой чужой ему страны.
Игнат Домейко. Фото: mindat.org, commons.wikimedia.org
Репрессии затронули и тех, кто в восстании не участвовал. Власти понимали: главный «протестный элемент» — это шляхта. Значит, ее количество надо сократить. С 1831 года от шляхтичей начали требовать доказать шляхетское происхождение документами. Но у многих их не было, давние бумаги часто терялись во время многочисленных войн, которые прошли через Беларусь, так как некоторые города сжигались полностью.
Люди выкручивались как могли. Например, будущий писатель Винцент Мартинкевич, чтобы сохранить шляхетский статус, записал свою фамилию как Дунин-Мартинкевич — якобы его предок Петр Дунин жил еще в ХІІ веке. Большинство документов про древние поколения рода он сфальсифицировал, а основную часть родовода просто списал с напечатанного гербовника совсем другой семьи.
Тех, кто не смог подать документы, перевели в низшие сословия. В результате количество шляхтичей среди белорусов и литовцев сократилось с 6,2% в 1816 году до 5,5% в 1834-м. «Разбор шляхты» — так официально называлась эта кампания — продолжался и в последующие десятилетия.
После этого восстания родилась еще одна «традиция» — правительства в изгнании. В декабре 1831 года историк Иоахим Лелевель создал в Париже Польский национальный комитет. Он получал финансовую поддержку от французских республиканцев (сама страна тогда была монархией) и стал первой такой структурой «отечественной» оппозиции в эмиграции. Правда, в 1834 году комитет призвал россиян к совместной борьбе против царизма. Французская полиция его тут же закрыла, чтобы избежать проблем. Да и вопросы ВКЛ комитет отдельно не рассматривал, выступая за единую Польшу.
Русификация и вдохновение для Калиновского
Но главные последствия восстания были впереди. Они буквально перевернули белорусскую историю.
В целом с момента разделов Речи Посполитой культурная и образовательная политика на аннексированных Россией территориях оставалась довольно либеральной. В начале ХІХ века создали Виленский учебный округ во главе с тем самым Адамом Чарторыйским. Основным языком обучения был польский. Но после 1831 года все изменилось. Власти взяли курс на полную унификацию западных губерний с остальной Россией. Началась усиленная русификация. Виленский университет закрыли уже в 1832 году как рассадник вольнодумства, и на территории нынешней Беларуси остался только один вуз — Горы-Горецкий земледельческий институт (в 1864-м пришла и его очередь).
Ударили и по религии. Власти закрыли множество католических монастырей, в 1839 году насильственно ликвидировали униатство — всех униатов перевели в православие.
В 1840 году отменили Третий Статут ВКЛ — свод законов, который почти три столетия действовал на белорусских землях. Теперь вместо него было российское законодательство.
Работа Богдана Виллевальде «Сражение при Грохове». Изображение: commons.wikimedia.org
В административные органы на наших землях начали назначать только служащих из России, а местных — только со справками о благонадежности от губернаторов. Российских чиновников завлекали в Беларусь повышенными зарплатами и быстрым продвижением по службе.
Таким образом, поражение восстания запустило цепную реакцию: русификация, эмиграция и невозвращение, конфискации имущества, насаждение чужих законов, назначение чужих чиновников. Звучит знакомо? Да, все эти методы нам хорошо известны и сегодня. И тем не менее — вопреки таким обстоятельствам — белорусы сумели сформироваться как нация и создать собственное государство.
События 1830−1831 годов вдохновили Кастуся Калиновского и его соратников в 1863-м. Недаром одним из ярких образов романа Владимира Короткевича «Колосья под серпом твоим», посвященного подготовке к 1863 году, стал Черный Война — участник разгромленного восстания, который решил продолжать борьбу в одиночку.
— Мне тогда было девятнадцать, и я верил в людей. Верил в бунт, в наше восстание, в то, что люди ему не изменят. Верю я в это сейчас или нет — мое дело. […] Я верил, что остальные думают, как я. Наверное, потому, что я любил свое Приднепровье и верил, что мои друзья желают ему добра. А потом началось. Прежде всего изменила эта сволочь, Хлопицкий. Диктатор восстания. Наполеончик… Потом другие. Разгул подлости и животного ужаса… Что удивляться, что нас разбили, что мужики нам не верили. Но я верил. Через год я пришел к некоторым друзьям и сказал, что время начинать сначала. И увидел, что один разводит капусту, а второй служит столоначальником. Увидел пустые от ужаса глаза… А они же были совсем как я. И я понял: они остановились в ненависти. Что мне было делать? Начальники изменили. Друзья дрожали. Народ покорно тянул ярмо. Все, во что я верил, было, значит, как байка для глупых детей, а моя мечта — поломанная игрушка.
Он улыбнулся.
— Я был молодой и горячий. Один так один. И я решил: восстание будет жить, пока буду жить я. Должна же быть правда!
Теперь в его словах звучала наивная, но твердая гордость.
— И вот оно живет. Они думают, что задушили его, а оно живет, двадцать год звучат его стрелы. Какой еще мятеж держался так долго?! Поэтому я и сплю одним глазом, поэтому остерегаюсь. Оно должно жить долго… аж пока не подстрелят меня. Мне нельзя останавливаться. Иначе получится, что я зря жил.
Фрагмент романа Владимира Короткевича «Колосья под серпом твоим» (перевод НН)
Между тем в 1863-м Кастусь Калиновский, пожалуй, первым заговорил о самостоятельности нашей страны. Когда в июле того года в Вильню приехал один из руководителей польского правительства Оскар Авейде, на переговорах Калиновский твердо заявил ему: «Литва и Беларусь — это совсем отдельное и самостоятельное государство». То есть, как объясняет историк Сергей Абламейко, Литва и Беларусь воспринимались повстанцами уже как две разные страны, пусть и объединенные в одно государство. Поэтому боролся Калиновский в то время за все бывшее ВКЛ. Но пароль его повстанцев говорил сам за себя: «Каго любіш? — Люблю Беларусь! — То ўзаемна!»
Эмилия Плятер в битве под Шавлями. Картина Войцеха Коссака. Изображение: adapter.pl, commons.wikimedia.org
Так зарождалась концепция Беларуси как отдельной страны в своих этнических границах. Восстание 1830−1831 годов стало толчком для этого прорыва. Хоть репрессии, русификация, эмиграция подкосили тогда будущую нацию, они же парадоксальным образом помогли создать условия, в которых за тридцать лет идея независимости от империи дозрела до попытки воплощения.
Восстание Калиновского тоже провалилось. Но импульс от него был уже намного сильнее и напрямую повлиял на формирование белорусской нации. Идеи Калиновского вдохновляли деятелей следующих поколений — и вдохновляют до сих пор.
Да, последние пять лет трагично ярко показали: Беларусь до сих пор не обрела полной независимости от России. Но она хотя бы существует как отдельное государство и по-прежнему стремится к свободе — как бы это стремление ни душили. Эта белорусская идея и идентичность, которые начали оформляться после импульса 1831 года, с того времени прорастают сквозь все попытки их похоронить. Так было после 1864-го, после сталинских репрессий, после русификации советского и постсоветского времени.
И, можно надеяться, так будет и после 2020-го.