«Я был против, чтобы меня обменяли на 20 российских военных. Не смог бы смотреть в глаза людям, чьи сыновья сидят» — первое интервью экс-мэра Херсона

— Расскажите о том дне, когда вас похитили. Как это случилось?

— Я шел на встречу с представителем Территориальной обороны (ТрО), с человеком, с которым мы находились в одном отделении.

Когда подошел к месту, неожиданно резко подъехала машина, ко мне подскочил человек в форме, с оружием. Спросил имя. Спросил в машину: «Это он?». Кто-то из машины подтвердил: «Он». Скрутили, бросили в багажник. Это был двор дома, было немноголюдно. Не знаю, видел ли это кто-то.

Забрали все из карманов, но у меня остался телефон. Я начал звонить жене из этого багажника, они услышали и стали требовать отдать телефон. Жена услышала это, поняла, что я в плену.

Привезли на Лютеранскую, в областное управление полиции. Сказали, что дадут телефон, чтобы я сообщил жене, что шел с территориальной обороной на задание, партизанская деятельность и все такое. Я сказал, что жене не буду врать.

Павялічыць

Они спросили: «Ты понимаешь последствия?». Конечно, я понимал. Я очень боялся, что моим телефоном воспользуются и еще кто-то окажется в яме.

На следующий день мне сказали, что, мол, видели, что о моем задержании написали все сайты местные и центральные. Поняли, что обмануть никого не удастся.

Тем не менее они настаивали, чтобы я вызвал людей — вас в том числе, Сергей (главный редактор издания Мост. — НН), и Элико Руслановну Маркелия (известная в Херсоне общественная деятельница. — НН). Очень сильно вами интересовались, думаю, в их представлении вы должны были сидеть рядом со мной.

Павялічыць

— Это были россияне?

— Да, это были россияне. Но я так понял, что рядом с ними всегда был херсонец. Потому что он был очень осведомлен в местных делах, в каких-то мелочах, которые знают только местные. Такой, небольшого роста.

— Они все были в масках?

— Да. В балаклавах.

— Вас в первый день в камеру поместили?

— Да, меня бросили в одиночку. Это такой подвальчик в областном управлении полиции, который использовался для содержания заключенных. Сырой, все время вода течет, холодный. А я еще в легкой одежде — это же весна была. Час меня держали там. Потом повели на допрос: «Тебя здесь оставили возглавлять сопротивление? Где ваши люди? Где ваше оружие?» Избили так хорошенько. И каждый день это происходило.

— Хотели у вас узнать о сопротивлении? Они знали, что вы в теробороне?

— Да, где воинские части, какие люди возглавляют, как осуществляют сопротивление, что планируете делать? Кто эти люди? Я говорю, что я на пенсии, я не имею отношения. А они: «Да мы знаем, что ты на пенсии, но рассказывай все». Ну лупцевали… А это же была праздничная неделя — после Вербного воскресенья (меня в понедельник задержали) и до Пасхи — так давали по шее… Говорили:

«Тебя только по лицу бить нельзя, ты же политик. А по голове и по телу можно». На Страстную пятницу избили дважды, а на Пасху ни разу. Так что, они, наверное, тоже празднуют.

[…]

— Тот местный консультировал их прямо во время допросов?

— Да.

— Имя вы не слышали?

— Да нет, они настолько боятся. Чтобы вы понимали, вот у нас дворик для прогулки, там их три, мы выбегаем туда — нас заставляют натягивать футболки или майки на голову, чтобы у нас были закрытые глаза и мы, не дай Бог, не увидели их лица. Это было в России, то есть даже там они боятся, что кто-то их узнает.

— А что было после Пасхи?

— Они нашли какое-то фото, где я на Майдане с Денисом Лашкарёвым (нацгвардеец из батальона «Донбасс». Погиб 15 декабря 2018 года от пули снайпера. — НН), в ту ночь, когда горел Дом Профсоюзов. Там я в каске, на которой написано «Херсон».

Павялічыць

Бил, собственно, только один. Он, по всей видимости, был не очень большого ума, но кулаки у него были сильные. Меня несколько раз били на допросах. А он потом еще после допроса пришел в камеру и так меня там отлупцевал, что сломал ребро.

Вот я сегодня смотрел документы из обследования. Смотрю, написано: «Сломанные ребра». Их ломали трижды. Но пусть, это все уже забыто.

Тот, что лупил дубинкой, принес мне в камеру каску, разрисовал ее красными звездами, «Россия форева», ну и говорит: «Будешь сидеть в каске», — и бил меня в этой каске по голове. Угрожал, что выведет меня на 9 мая и я буду вести «Бессмертный полк».

А мы же никогда по этому поводу ничего не запрещали. Даже красные флаги, этот флаг победы (какая там уже дивизия, не помню) у нас каждого 9 мая был на торжествах. Люди ходили себе парадами. Никто им ничего по этому поводу не говорил.

Павялічыць

— Вы им об этом сказали?

— Я говорил. А они же говорят: «Да вы все уничтожили. У вас запрет 9 мая». Я им говорил, что это глупости, что у нас 9 мая официально закреплено как государственный праздник. Единственное, когда начался ковид, я просил херсонцев не идти просто с самого утра возлагать цветы, а немного расходиться по времени, чтобы не было толпы людей.

А они: «Вы выключили Вечный огонь!». А я говорил, что у нас такие цены на газ, что держать Вечный огонь за полмиллиона не было возможности. У них же там это «победобесие» доведено до культа… Им же нечем хвастаться, кроме того, что положили 30 миллионов во время Второй мировой. И «можем повторить». Что «можем повторить»? Положить еще 300 миллионов? Повторили они…

— А когда к вам впервые пришел этот «журналист» Литомин?

— Я не помню. Они привезли этого Ванечку (Иван Литомин. —НН). Ванечка мне сразу сказал: «После того, что ты там наговорил, наделал, ты из тюрьмы живым уже никогда не выйдешь».

— Это он сказал вам не на камеру?

— Они сначала обрабатывали без камеры. Потом на камеру. А потом снова без камеры, потому что не получили того, что хотели. Говорили:

«Мы тебя повезем к Соловьеву на эфир». Я ответил, что и там они из меня ни одного слова не вытянут. «А мы все равно повезем, — говорили. — Заговоришь. Расскажешь, как у вас тут «Правый сектор» и «Азов» руководят».

— С вами этот Литомин разговаривал не с глазу на глаз?

— Там не бывает, чтобы ты с глазу на глаз с «журналистом». «Журналист» спрашивает, а они стоят перед тобой, крутят в руках дубинки.

— Сначала они вас во дворе снимали?

— Я уже не помню. Сначала, кажется, во дворе. Поставили столик.

А потом поставили к стене, сказали: «Сейчас будем тебя расстреливать». Я сказал: «Давайте», — и встал к стене.

Спросили, не страшно ли мне. Я сказал, что страшно, умирать не хочется, но свой долг продолжения рода я выполнил — у меня двое внуков. Если пришло время — значит, пришло время. Один начал стрелять в стену, другие закричали: «Завязывай!»

Павялічыць

— Это было во дворе полиции?

— Да.

— Расскажите о том моменте, когда они вас вывели в парк Славы.

— Утром дали одноразовую бритву побриться и вывели в парк Славы.

Говорят: «Смотри, здесь написано: «Спасибо российским солдатам». Я отвечаю: «А что, кроме российских солдат, больше никто не воевал?»

«Но вы сами так написали!»

Говорю: «Посмотрите, как ухожен парк Славы, а вы рассказываете, что мы все снесли и не ценим этих людей. У меня дедушка погиб. Но погиб как? При освобождении Киева, потому что нужно было освободить Киев к 7 ноября, и Ватутин положил за это 700 тысяч человек. А если бы это было 17-го или 27-го ноября, может, погибло бы только 150 тысяч. Но нужно было порадовать советский народ».

— И они все это записывали на камеру?

— Да, я говорил на камеру. «Во, смотри, у вас красный флаг», — говорит. И танк стоит возле флага, охраняет, чтобы никто не снял. Я говорю: «Ну вижу, именно 9 мая ему здесь и место. У нас был государственный флаг, но и много красных флагов тоже было».

Словом, недовольный он остался. Я еще попросил подойти, понимал, что больше сюда меня не приведут. Подошел, перекрестился, поблагодарил в том числе и дедушку. Но, знаете, у них такое отношение, этот культ войны, что якобы они такие могущественные…

Я всегда вспоминал, что Лукашенко говорил: мол, мы с Владимиром Владимировичем, если будет необходимость, за сутки до Ла-Манша дойдем. А в итоге полтора месяца до Гуляйполя шли.

Потом сказали мне: «Готовься, возглавишь колонну на 9 мая».

Боялся, честно говоря, что они меня попытаются использовать в этих массовых выходах на 9 мая. Подготовил себя — пытался упасть, чтобы набить синяки, но не получалось. Нашел железяку — думаю, порежу себе лицо. Но так случилось, что 2 мая нас повезли в Севастополь.

— Эта история, которую они выставили, кажется, больше на пользу Украине сработала, потому что вся страна увидела, как вы ему отвечали о Шухевиче. Он остался недоволен?

— Для них это вроде: «Как же так, что Бандера и Шухевич — герои Украины?» Я говорил, что с Бандеры статус Героя сняли, а Шухевич — да, официально Герой Украины. Какие претензии? Человек воевал за Украину. Он официально Герой Украины. Что касается Бандеры — к нему много претензий, но мы со своими героями сами разберемся.

— После этого вас не пытали?

— Они пытали постоянно. Один день больше, второй меньше. В Херсоне я был около 16 суток. А когда привезли в Севастополь, раздели, спрашивают: «А что это с тобой?» Я отвечаю: «Упал, 16 дней падал».

А потом через два дня нас принимали уже в Воронеже, там врач смотрел, спрашивает: «А ты вообще дышать можешь?» В Воронеже тоже побили, но Херсон мне очень запомнился. В Севастополе был один наш парень, врач, я тихонько к нему подошел и сказал, простите за подробности, что в туалет хожу с желчью и кровью. Спросил, что они могли мне отбить. Он ответил: после такого избиения ничего удивительного.

— Вас через Севастополь транзитом повезли в Воронеж?

— Два дня мы пробыли в Севастополе, нас посадили в десантный самолет, 48 человек. А там мы сидели вместе с 36-й бригадой, с морпехами. Те, что защищали Мариуполь. Три девушки были. Были уже и инвалиды: кто-то без ноги.

— В Воронеже вас посадили в СИЗО?

— Это не сам Воронеж, а область, Борисоглебск. Посадили в СИЗО. Приемка была очень жесткая, били. Проводили через строй по дворику по трое, стояли оперативники с резиновыми дубинками. Все в масках. И каждый тебя бьет.

Мне повезло — меня вел охранник уже в годах, довел только до середины строя и сказал: «Хватит, ему и так уже досталось, лицо все в крови».

Меня очень били. Один даже ногу мне пытался сломать, потому что у меня была с собой Библия. А в ней были такие закладки — маленькие шпильки, ими страницы прикрепляют. Я одну вытащил и положил себе в куртку. Оперативник уколол себе пальчик. Так вот за этот свой пальчик он столько крови из меня выпустил…

Потом 1 октября нас перевезли в [колонию] Пакино.

— В СИЗО были у вас допросы? Какие-нибудь прокуроры, адвокат?

— Шокеры и дубинки, доски, которыми они бьют, — вот все их прокуроры и адвокаты.

— Обвинения вам не предъявляли?

— Нет, мы для них просто все «фашисты». Мы якобы держим украинцев в заложниках, население от нас страдает, а потому с нами нужно жестко обращаться.

А еще говорили, что мы издеваемся над их военнослужащими: мол, в задницу монтажную пену задуваем, кастрируем. Они такого наслушались и пытались на нас отыграться.

Первые дни были самые страшные. Тебя стабильно каждый день трижды бьют: утренняя проверка, вечерняя проверка, и когда выходишь днем на прогулку — или собака охраны тебя кусает, или идешь в баню — тоже бьют. Мы для них — враги, мы не подчинились. Мы должны были встречать их с цветами, а мы встретили с оружием.

Кстати, уже на самом первом допросе в Херсоне их главный вывод был, что я, мол, всеми силами очень активно препятствовал входу российских войск в город Херсон. Как я препятствовал — я не знаю, но по их выводам — препятствовал.

— Скажите, в колонии вы были в полном информационном вакууме, да?

— Почти с первого дня задержания и до 24 августа 2023 года у нас не было никакой информации о том, что происходит в Украине. Нам давали пропагандистские материалы, из них мы узнали, что подорван «Северный поток». А еще перебрасывали людей, которые позже попали в плен. Они рассказали, что Каховскую ГЭС взорвали. Я был в полном ужасе, потому что понимал, сколько людей могло погибнуть, если бы она прорвалась до самого низа.

Самой важной задачей россиян было склонить меня к сотрудничеству. Еще Сальдо (бывший мэр Херсона Владимир Сальдо после оккупации перешел на сторону России, стал губернатором Херсонской области. — НН) не был «губернатором»,

они говорили мне: «Можешь занять это место». И когда меня забирали в Севастополь, это было где-то четыре-пять часов утра, один из ФСБшников вышел и говорит: «Ну что, не передумал? Если не передумал, сейчас поедешь в Севастополь, там за месяц-два одумаешься, признаешь новую власть, будешь с нами сотрудничать. А мы за неделю-другую разфигачим ваши ССО (Силы специальных операций ВСУ. — НН)».

А получилось, что ни месяц-два, ни ССО не разфигачили.

— А когда они вас склоняли к сотрудничеству, говорили что-то о власти?

— Они говорили, что Херсонщина — исторически их место. Про Херсон сначала вообще не было речи. Я говорил, что мне 62 года, а у нас на таких должностях можно работать до 60-ти. А они говорили: «Ты дурака не валяй, присоединяйся».

Я сказал: «Если вам нужна информация, как подготовить город к отопительному сезону, я готов показать вам проблемные места, давайте, меняйте трубы. Потому что вы взяли город с оружием в руках, но вы и взяли ответственность за его жизнедеятельность. Хотите школы запускать? Хорошо. Там тоже есть проблемы. Готовьте школы к учебному сезону». Я горжусь херсонцами, которые не повели детей учиться по российским учебникам.

Павялічыць

— О Сальдо они что-то говорили?

— Потом был разговор. Когда они его назначили, то говорят: мол, есть «губернатор». Я спросил, кто. Они дали распечатку, а там написано «Сальдо». Я начал смеяться, а они спрашивают: «Почему смеешься?» Я говорю: «Да знаю я его, предлагал меня научить плохому». А они: «Да у нас он не забалует». А я говорю: «Да он еще не таких дурил».

А потом уже в Пакино приезжал «поговорить» один. Разговор был такой:

«Ты понимаешь, что ты все еще в плену?»

«Нет, не понимаю, тут такие же, как я, сидят. И почему я должен выйти раньше?»

«Так ты не одумался?»

«Нет, будем сидеть. Будем ждать освобождения всей Украины».

Он мне тогда тихонько сказал, что Херсон — украинский.

— Вы в камеру вернулись, сказали об этом сокамерникам?

— Я зашел, а они спросили: «Ты чего такой веселый? Конфет поел что ли?» Потому что там параллельно приезжал следователь, и он каждому давал по 5-6 конфет на камеру.

Это был примерно конец мая — начало июня, мы уже больше года сладкого ничего не ели. И вот мы одну конфету на троих делили. А еще давали покурить, а ребята, которые курят, так они вообще дрожали от счастья.

Я сказал: «Да нет, Херсон украинский». Все радовались.

— А расскажите о той истории, когда вы уступили свое место другому пленному, хотя уже должны были ехать домой?

Я с Денисовой (Людмила Денисова, уполномоченная Верховной Рады Украины по правам человека до марта 2022 года. — НН) списался, когда был в Херсоне. Спросил [у россиян], можно ли написать. Они разрешили, говорили, что, возможно, за меня дадут 20 их ребят.

Я говорил и тогда, и в Воронеже, что категорически против, чтобы меня меняли, например, на 20 российских военнослужащих. Потому что я знал, что не смогу потом смотреть в глаза людям, родителям, сыновья которых сидят, а за какого-то кренделя Миколаенко отдали бы кучу российских военнослужащих. [Бывшего мэра Мелитополя] Федорова выкупили, кажется, за 11 военнослужащих. И он всего шесть дней просидел. Да, я понимаю, что это очень тяжело. Но я говорил, что не согласен, и не провоцируйте меня на такие вещи.

— Какой ответ был от Денисовой?

— Никакой. Они просто принимали информацию к сведению и все. Все обмены — всё в секрете. Мы даже не понимали, то ли кого-нибудь меняют, то ли просто забирают на другой этаж или в другую камеру. Потом ребята начали прислушиваться: какое-то движение, слышно, что кого-то переодевают. А так почти никто ничего не знал.

— А до этого были с вами разговоры, что вас будут менять?

— Говорили, что обмены будут. Но местные никоим образом на это не влияют. На это влияют чиновники из Москвы. Местные только выполняют команды: собирать людей, готовить.

От местных, правда, были предложения: мол, мы тебя отпустим, но ты должен делать определенные действия в пользу их государства. Но когда поняли, что от меня такого не будет, отцепились.

— Когда вы поняли, что вас будут менять?

— 20 августа нас, четырех человек, собрали в так называемом портале. Мы уже знали, что из этой камеры людей выводят на обмен. Ту ночь я не спал, ждал, может, придут ночью. Но 21 августа нас снова развели по камерам, сняли с нас военную одежду, надели тюремную робу и сказали, что Украина нас не хочет видеть, не принимает.

Очень активная фаза была в мае 2023 года, когда они активно ходили и рассказывали, что Россия готова всех отдать, уже трижды предлагали, а Украина не хочет вас видеть.

И начали выборочно давать возможность позвонить, 2—3 человекам из камеры. Мол, звоните своим родным, пусть выходят на протесты. Я тогда смеялся и говорил сокамерникам: наверное, у них уже ничего не получается, не могут ту войну закончить, если они такие провокации делают.

— Вам не предлагали позвонить домой?

— Нет. Они видели, что я не подчиняюсь и склонен к сопротивлению. Что я даже на такие вещи не реагирую. Там же дают телефон и говорят, что именно ты должен сказать. Шаг направо, шаг налево никогда не сможешь сделать. Ты должен сказать: «Мне предлагают, а Украина не хочет».

И кто-то позвонил и сказал: «Вот так, родная, трижды Россия меня предлагает, а Украина отказывается». А она по громкой связи: «Да пошли они к черту, пусть не врут».

А 23 августа нас снова вывели из камеры, сразу возле камеры дали одежду, срочно посадили в машину, уже только двух — меня и Дмитрия Хилюка (журналист УНИАН, которого россияне похитили в марте 2022 года. — НН).

— Он сидел не с вами в камере?

— Нет, он был в третьем корпусе. Я познакомился с ним уже в этом «портале». Мы договорились, что будем использовать наши возможности, чтобы вытащить других ребят.

Главное — не навредить. Потому что когда рассказываешь об избиении, они начинают еще больше бить. Поэтому я осторожно рассказываю. Но буду делать все возможное, чтобы их вытащить. Потому что ты попадаешь на обмен, а остаются такие же люди. И ты якобы вне очереди пошел. У меня есть чувство вины по этому поводу — они остались там, а я уже здесь лечусь.

— От вас же это не зависит.

— Можно себя утешать как хочешь, но дискомфорт все равно есть. Особенно когда начали освобождать молодежь. Мы там считали по годам. Я прикидывал, что меня освободят только через год. Я не знал, проживу ли я еще год там.

• 1
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1
• 0
• 1