Павел Виноградов впервые рассказывает, как его забросили на самое дно белорусской тюрьмы. Как это — когда соседи за сигарету едят чужое говно
Трижды политзаключенный дождался освобождения из ада, но говорит, что в итоге ни одной секунды не жалеет, что получилось так, как получилось.
Павел Виноградов — уникальный человек. Он был политзаключённым трижды — сначала после протестов предпринимателей в 2008-м, далее после Площади-2010. И наконец сейчас, после событий 2020 года. И его дважды досрочно выпускали указом Александра Лукашенко — притом что Павел ни разу не писал прошение о помиловании. Теперь Виноградов попал в число тех политзаключённых, кого депортировали в Литву 11 сентября 2025 года.
Павел не скрывает, что в третий раз пошёл в тюрьму фактически добровольно. На него завели уголовное дело, но оставили дома, давая возможность уехать. Но Виноградов осознанно остался — ведь он же уже опытный в тюремных делах человек, поэтому сможет, если что, помочь молодым политзаключённым. Но абсолютно всё пошло не по плану. Его отправили к рецидивистам, где политзаключённых почти не было, а после в результате провокации вообще перевели в «низкий статус» — на самое дно тюремной иерархии.
О том, как выжить в этих ужасных условиях и остаться со здоровой психикой — Павел Виноградов рассказывает впервые после освобождения.
«Наша Ніва»: Я правильно понимаю, что тебя посадили за злой пост про Латушко?
Павел Виноградов: Там было написано, что он неправильно себя ведёт. Этот пост ещё висит у меня в фейсбуке. Можно почитать, но там не только про Латушко. Там был пост, где я наехал на своих. То есть там и на Латушко, который непонятно зачем призывал выходить людей на улицы 9 мая [2021 года], хотя было уже понятно, что никто не выйдет. Тогда уже никто не выходил, и призывать к этому людей — это просто гнать их в тюрьму. Ещё я там наехал на Франака Вечерко, который тогда всё «переговоры-переговоры, сейчас-сейчас, вот-вот». Мне было непонятно, какие вообще предпосылки для этого. То есть я вообще крайне редко наезжаю на своих, но иногда нужен кто-то, кто скажет им прямо, что они делают херню и занимаются хернёй. Я бы хотел, чтобы если бы я так делал, то чтобы тоже кто-то нашёлся и сказал: «Паша, так делать нельзя, делай, пожалуйста, по-другому». Я тогда очень боялся, что мне за этот пост дадут в исполкоме значок почётного члена БРСМ.
«НН»: А дали пять лет.
ПВ: Да… Кстати, когда на суде мне дали пять лет, там были мои родители. А поскольку я несерьёзно относился ко всему этому, я думал крикнуть в зал: «Мам, пап, наконец-то я получил пятёрку!». Но решил всё-таки этого не делать, потому что я смотрю, там в зале слёзы какие-то… Думаю, сейчас так юморить не буду. А теперь я вышел, всё, могу юморить.
В посте Виноградова рассказывалось о неправильной стратегии оппозиции, а также было одно нецензурное выражение о Лукашенко: что он уже побил всех, кого хотел. Это и посчитали клеветой на Лукашенко.
«НН»: Поскольку тебя сажали в несколько этапов, у тебя была возможность уехать. Но ты оставался. И вот философский вопрос: когда в ШИЗО Волковыска ты отмораживал себе всё, что мог, то не думал, что, может, в 2021‑м погорячился и нужно было сваливать?
ПВ: Мне очень хотелось бы сказать, что я весь свой срок был стойкий как скала и нерушимый воин революции, но это не так. Естественно, были у меня минуты слабости, естественно, был страх, естественно, я думал: «Ёпрст, Паша, в какой же блудняк ты добровольно влез?»
Но, зная, как всё в итоге получилось, я не жалею ни единой секунды, что получилось так, как получилось.
Но опять же: если бы мне тогда, в 2021 году, кто-нибудь перечислил всё, что со мной будет, и не сказал, как это всё закончится — то есть что я буду в порядке, что я там со всем справлюсь, что всё будет норм, — я бы на 100% в эту же секунду собрал бы деньги, документы, телефон и побежал бы в сторону границы.
«НН»: Ты тогда принимал решение на основании своих принципов, своего опыта. Но мог представить — ну хоть теоретически — такой трындец, в котором оказался?
ПВ: Ничего подобного. Я думал, что это будет что-то типа отсидки в 2011 году, когда я сидел за массовые беспорядки — 2010. Я думал: «Ну съезжу, посижу, себя покажу, людей посмотрю, позанимаюсь спортом, похудею, почитаю каких-нибудь книг. Буду помогать своим, потому что наших до хрена, опыта у них в этих вещах мало, им нужна поддержка».
«НН»: И тут ещё такая экзистенциальная дилемма. Ты остался с пацанами, но, соответственно, жена с сыном остались без тебя. [Жена] Светлана тебе после не высказывала, что ты сделал не тот выбор?
ПВ: Это было решение, которое я не мог принять самостоятельно. Я, естественно, поговорил со Светой.
Говорю: «Света, так и так, я не хочу уезжать из страны. Я бежать от них не буду. Я попытаюсь помочь тем, кто там сидит». Света сказала: «Да, конечно, мы справимся с этим вместе. Мы всё это переживём».
Это был первый разговор. Потом был второй разговор, где мы подсуммировали ещё раз. И мне, и Свете тогда казалось, что максимум мне дадут три года. Ну и мы рассчитывали на то, что будет какое-нибудь там массовое помилование или что-нибудь типа того, потому что я подозревал, что у Лукашенко есть желание перевернуть эту страницу, сейчас он всех попугает и прекратит.
В принципе, так, собственно, и должно было быть. 6 сентября 2022 года, сижу я в Орше в ШИЗО, лечу свой туберкулёз и слушаю по радио, как Лукашенко говорит, что всё, как бы сейчас амнистия. А потом он как-то резко передумал, и по этому же радио сказали, что выйдут только те, кто подпишет прошение о помиловании. Я тогда очень сильно испугался и засомневался в своих силах, потому что я там мог дать слабину и подписать это прошение, потому что шибко хотелось на волю. Но потом по этому же радио сказали, что нет, никто не выйдет. Но вы пишите помиловки, и всё у вас будет хорошо. Надейтесь на лучшее.
«НН»: Ты сказал, что хочешь пацанам помочь. Но ты же шёл как рецидивист. Ты вообще с кем-то из политических там пересёкся или нет?
ПВ: Когда я садился в тюрьму, то искренне полагал, что если судимость у меня снята, то я буду сидеть с первоходами, то есть с людьми, которые первый раз. Но моё знание пенитенциарной системы Беларуси оказалось довольно слабым. И сидел я со строгим режимом.
И мне поначалу было очень удивительно и даже немного обидно, что я приехал помогать политическим, а политических на строгом режиме-то, собственно, и нет. Но потом они стали появляться всё чаще и чаще. То есть это были люди, которые когда-то, допустим, сидели за наркотики или хулиганку, а потом участвовали в протестах. Или люди, которые пьяные написали коммент, что пошёл какой-нибудь милиционер нах**, и им за это прилетело.
А потом была гродненская тюрьма, куда отправляли худших из худших. Там уже собирались ребята, которых крутили по 411, которые уже не первый раз сидели за политику, такие ребята типа Миколы Дедка, Паши Северинца. Там мы встречались чаще, но наше место встречи — это был, конечно же, изолятор. Нас они в камерах не концентрировали, а вот в изоляторе мы пересекались. Естественно, не в одной камере, но была возможность связываться, как-то перекрикиваться либо через вентиляцию, либо через туалет.
«НН»: Типичный первоход — какой-нибудь закладчик или пьяный убийца, который когда протрезвел, так уже и адекватный человек. А типичный рецидивист — это кто? Насколько с ним возможно коммуницировать или моральный уклад там уже подорван?
ПВ: Основная масса людей, сидящих на строгом режиме, — это закоренелые преступники, у которых жизнь — это тюрьма. То есть украл, выпил, в тюрьму. Самое популярное преступление — это статья 205, кража. Или 328, распространители или потребители наркотиков, которых заключение не учит ничему. Они продолжают заниматься наркотиками и опять приезжают в тюрьму. Естественно, там у основной массы ни родины, ни флага, ничего святого. Я даже не знаю, как это описать.
Иногда мне даже приходили мысли, что вообще непонятно, зачем этих людей выпускать. То есть зачем им самим на свободу? Если они, когда освобождаются из колонии по сроку, оставляют какому-нибудь своему доверенному лицу сумку со своими вещами — спортивный костюм, робу, кружки, ложки. Всё, оставляют, говорят: «Ты подержи у себя, я приеду со следующим сроком и у тебя заберу».
«НН»: А у тебя были там друзья?
ПВ: Я очень слабо верю в дружбу на строгом режиме, потому что я насмотрелся столько подлости. Вот есть два семейника, то есть это люди, которые ведут общее хозяйство — годами вместе перекусывают, вместе закупаются сигаретами, делятся посылками, передачами. И в какой-то момент один из семейников решает облегчить душу и рассказать своему другу о том, как он совершил убийство, а труп не нашли. А потом этого человека вызывает оперативник, говорит: «Так, я всё знаю. Труп вон там. Пиши явочку с повинной».
А его семейник, который его сдал, получает за это два блока сигарет и 300 грам чая. Вот она цена дружбы.
Раньше за подобные вещи [стукача] отпускали по УДО. Сейчас нет. Дадут сигареты, чая — и всё. Количество людей, которые стучат там на своих друзей и соседей, зашкаливает просто. Их уже опера выгоняют сами, говорят: «Идите отсюда, нам не надо, чтобы вы были полезны». А там стандартное обращение к оперативнику — «разрешите быть полезным». Мне начальник гродненской тюрьмы говорил: «Когда ты уже, Виноградов, будешь полезен». На что я ему отвечал, что я какой-то бесполезный.
«НН»: Давай перейдём к низкому статусу, в котором ты оказался.
ПВ: Не-не, называй все своими словами. Пе-ту-шат-ня. Было так. Сначала меня на Володарке посадили в специальную камеру, где на восемь мест нас трое. Я сразу понял, что что-то не то. У них была «Зала», колонки, все новинки. Моя жена ещё не смотрела второй сезон «Ведьмака» на воле, а у меня уже была возможность посмотреть там. Это была единственная камера, где я был беднее всех. И там меня пытались подвести: «Слушай, вот ты крутишься в этих кругах, у тебя там есть знакомые геи?» Говорю: «Нет, знакомых геев у меня нет».
Приезжаю я потом в колонию, ну и думаю: всё. Не получилось у них на Володарке, значит, и в зоне ничего уже не будет. А мне там один человек и говорит: «Паша, будь аккуратен. Здесь в Волковыске вообще происходят порой странные вещи. И у людей появляется гребень на голове. То есть их за что-то по указке администрации загоняют в петушатню».
Я приехал, меня сразу бросили в ШИЗО. Потом в санчасть, потому что нашли пятно на лёгком. И я там захотел купить себе покушать. Начал спрашивать у активистов, которые работают в санчасти, говорю: «Ребята, есть сигареты, давайте меняться. Поднесите мне сала и колбасы». Они сказали, что ничего нет.
А потом подошёл один человеку и говорит: «Сала, колбасы нет, есть вафли. Будешь брать?» Всё, принёс он мне эти вафли, обменялись. Этот человек уходит. Через две секунды открывается дверь, заходит завхоз, говорит: «Ты знаешь, у кого ты эти вафли купил?» Я говорю: «Нет, а что?» «Ты у петуха их купил!» И всё, закрывает дверь. Вот это дела, думаю. Но мне сначала показалось, что это так, недоразумение небольшое. Всё-таки строгий режим, эти ситуации разруливаются легко. Он меня не предупредил, что он петух, хотя должен был. И тут приходит человек, который представился смотрящим за строгим режимом в Беларуси, осужденный Дмитрий Крайко, в криминальном мире погоняло Змей. Рядом с ним два его кента. И по итогу беседы говорят: «Всё, ты теперь, короче, петух».
«НН»: А ты можешь сказать: «Я не буду», — и пойти к обычным мужикам?
ПВ: Я могу это сказать, но мне быстро объяснят физически, что так делать не стоит. Возможно, объяснят сами мужики, к которым я пойду, потому что хоть все всё прекрасно понимают, но никто не хочет оказаться в петушатне. А если они согласятся с тем, что я буду рядом с ними, то это будет минус им, и они тоже попадут в петушатню. Либо мне там объяснят специальные люди, у которых есть добро на физическое наказание, что так делать не стоит. Либо меня просто закроют в ШИЗО навсегда. Меня оградят от общества, буду содержаться один, и ради моей безопасности в том числе. То есть можно было сделать так, но я так не хотел. Я говорю: «Хорошо, пойдём в петушатню».
«НН»: Так а кто сделал эту провокацию?
ПВ: Потом ко мне подошел человек, у которого блатные просили уработать меня. Этот человек понял, что я за политику, говорит: «Не-не, я в этом не участвую». А потом нашли этого уборщика в санчасти, с вафлями, он согласился поучаствовать. С ним я тоже говорил. Он мне тоже сказал потом: так и так, Паша, ко мне подошли, сказали, вот я всё и сделал. Типа, не серчай, не держи зла.
«НН»: А ему за это награда была какая? Или просто не побили — и то хорошо?
ПВ: Насколько я знаю, никаких наград не было. Все эти вещи делаются за «боюсь». То есть они все боятся там отказать милиции, авторитетам — то есть тем, кто корчит из себя авторитетов в зоне. Ну и к тому же он и так стукач, у него и так там было тёплое место, работа в санчасти.
«НН»: Ты описывал типичного рецидивиста. А типичный рецидивист в низком статусе — это кто?
ПВ: Есть общие черты с обычными рецидивистами — это низкий уровень образования, низкий уровень интеллекта, низкий уровень порядочности какой-то. Их и так отвергло общество, в котором они живут, с ними не очень хотят пересекаться и на воле. И от того, что это самое дно криминального мира, многие запускают себя и физически, и морально. Грязные, воняют, прекращают мыться. Многие идут стучать. Поскольку в уголовном мире их ничего хорошего не ждёт, они идут в милицию: «Помогайте, защитите, а мы там будем вам за это давать какую-то информацию». Администрация всё-таки там борется с насилием, и с физическим, и с сексуальным. Этого практически уже теперь нет.
«НН»: Так а за что они сидят? Это какой-нибудь педофил, который освободился и снова пошёл домогаться школьников, или как? И вообще большой процент несексуальных статей у тех, кто в низком статусе?
ПВ: Большинство из них сидят не за преступления сексуального характера. За такие преступления в петушатне, наверное, процентов 20. Да, есть педофилы.
Есть и те, кто чем-то не понравился администрации. Администрация приходит к своим блатным, которые на них работают, и говорит: «Создайте ситуацию, делайте всё, что хотите». У меня есть пример, я видел это лично. Человек в гродненской тюрьме написал жалобу на администрацию, и его закинули в петушиную камеру. И всё.
Ещё есть люди, которые вели коммерческие дела с петухами — по какой-то жадности или недальновидности, а может быть, им просто всё равно. И есть небольшой процент людей, которые собирают вещи и говорят: «Мне всё надоело, я теперь петух». И уходят туда добровольно.
«НН»: Так а мотивация какая. Там что, веселее?
ПВ: Например, в Волковыске средний петух живёт богаче среднего мужика. То есть у петуха есть много возможностей, где подзаработать. Это стирки, уборки туалетов и не туалетов, неважно. Есть ситуации, когда геи попадают в зону, и им очень хочется однополого секса. Они начинают это практиковать, ну и рано или поздно всё вскрывается, как обычно. Ещё есть люди, которые там по незнанию кому-то взболтнут, что практикуют куннилингус. Там люди не следят за языком, рассказывают про свою сексуальную жизнь. Например, как там ему девушка делала минет, а они потом с ней целовались. И он тоже попадает в петушатню.
«НН»: Какой уровень деградации у этих людей в низком статусе? Максимальный?
ПВ: Это было не при мне, но это при большом количестве людей, поэтому я верю в историю. Сидят в ПКТ, петушиная камера. И у кого-то есть курить, а у кого-то нет. И человек, у которого нет курить, клянчит: «Ну ребята, ну дайте покурить». Ему не дают, но в конце он говорит: «Ну хотите, я вот что угодно сделаю? Вот что угодно!» И ему какой-то гражданин, тоже особо юморной, показывает свои морально-этические принципы и качества, говорит: «Хорошо, сейчас я насру, сожрёшь моё говно, дам тебе покурить». Ну и всё, садится, срёт. Тот, который хотел покурить, берёт какашку, начинает её есть. Ему становится сильно невкусно. Он говорит: «Ребята, ну дайте хоть приправы». Ему посыпали говно приправой, он доел — и ему дали покурить.
«НН»: А все остальные просто сидят вокруг и ржут? Типа прикольное шоу?
ПВ: Да, угорают. Им это смешно, очень смешно.
«НН»: Хорошо, он покурил. Не знаю сколько ему там дали, может, пачку…
ПВ: Какую пачку?! Сигарету, одну сигарету!
«НН»: Но через пару часов ему снова захочется курить. И что будет дальше?
ПВ: Придумают что-нибудь ещё. Например, давайте вы мне десять раз дадите дубинкой по заднице. Там у них была дубинка в камере, из бутылки сделанная, такая булава. Это тоже случай реальный, правда, с другим человеком. Он сказал: «Я хочу курить, дайте мне, пожалуйста, сигарету, и побейте меня. То есть я понимаю, что вы мне не дадите просто так, но чтобы вы получили какое-то удовольствие, ударьте меня десять раз этой дубинкой по жопе». Всё, ему бьют по жопе, остаются синяки, он курит, довольный.
«НН»: И ему так ещё сидеть лет с десять?
ПВ: Да. Но вот это вот сиюминутное желание покурить у них превалирует над всем остальным. Над честью, достоинством, болью, страхом.
«НН»: А у тебя в камере был какой-то такой трэш? Что спишь ты и слышишь, как там люди обособились на туалете?
ПВ: При мне этого не происходило, но я из тех людей, к которым приставал мужик (смеется). Сидел я в гродненской тюрьме, в камере трое. И когда сокамерник выходил на прогулку, мы оставались вдвоём. Он такие темы заводил: «А вот я рано начал сексуальную жизнь, меня растлила учительница. И в зоне у меня были отношения». А я не понимаю ни хрена вообще. Ну были и были, я не склонен к нравоучениям на эту тему.
И в какой-то момент раз меня за коленку тронет, два за коленку тронет. Я говорю: «Слушай, ты прекрати вообще, это какая-то стрёмная фигня, мне очень неприятно. Ты больше не делай так, держи границы». А потом, когда я уже переехал в другую камеру и мне начали про этого человека рассказывать люди, которые его знают, я понял, что это как раз-таки были те самые приставания. Он меня хотел, но как бы… Господи, как это правильно выразиться в серьёзном издании?.. Короче, он хотел быть в пассивной позиции гомосексуального секса. То есть он не хотел меня трахать. Он хотел, чтобы я его трахал!
«НН»: А когда ты ему сказал, что тебе не нравится, он просто отвалил или ещё продолжал?
ПВ: Он просто отвалил, ничего больше не было. А потом мы с ним опять оказались в одной камере, и он оттуда довольно быстро переехал, потому что человек, в которого он в камере влюбился, начал оказывать знаки внимания мне. И тот из-за ревности переехал. Там были знаки внимания не сексуального характера, а просто чай сварить, какую-то конфету мне дать. Даже один раз постирал мне, когда я вышел из ШИЗО. И вот этот человек, который ко мне приставал, посмотрел, что его любовь оказывает знаки внимания другому, занервничал и съехал.
«НН»: Глупый вопрос, но от этого в моменте самооценка повышается?
ПВ: (хохочет) Повышается. Я врать не буду. То есть я не знаю, зачем мне это нужно, но сам факт того, что я симпатичный и нравлюсь геям, меня прикалывает.
«НН»: У тебя есть понимание, почему вот именно тебя решили через всю эту штуку с низким статусом пропустить? И на каком уровне это решение принималось? Ведь если ты говоришь, что это ещё с Володарки, то получается, это от старта кто-то придумал.
ПВ: Я не знаю. У меня сложилось впечатление, что на Володарке им нужно было просто посадить меня на крючок, чтобы потом я, возможно, писал им явки, иначе они бы там мне угрожали. Потому что, откровенно говоря, мои сокамерники не сильно старались. То есть один раз попробовали. Не получилось? Ну и ладно.
Как потом выяснилось, в день моего приезда в колонию Волковыска на горе рядом с колонией появилось два флага — белорусский и украинский. И под белорусским была записка: «Виноград, держись!» Людей не нашли, хоть опрашивали в колонии практически всех. То есть политических всех, кроме меня и Емельянова. Никто ничего, естественно, не знал. А я вообще не знал даже, что это произошло. Думаю, что после флагов в мою поддержку либо администрация учреждения, либо какой-нибудь ГУБОПиК с воли сказал: «Не-не-не, сейчас тут его ещё будут поддерживать. Ни хрена себе, давайте-ка вы покажите ему его место». Ну и мне, соответственно, показали место.
Человек, который это делал, на тот момент был заместитель начальника оперчасти, он отвечал за всех экстремистов в колонии. Сергей Никодимович Самущик. Он дирижёр этого процесса.
«НН»: Как можно, будучи адекватным человеком со здоровой психикой, пройти через вот этот весь трэш и на позитиве вспоминать приколы, а не то, что тебя четыре года придержали в аду?
ПВ: Мне куча народа задаёт этот вопрос, и я отвечаю на него одинаково.
Если в тебе есть чуть-чуть сумасшествия, то когда ты приезжаешь в это сумасшествие, то у тебя как бы прививка. На тебя эти все уже приколы не работают.
Ну и не надо забывать, что я из тех людей, которые в тюрьму шли добровольно. Я знал, что меня посадят, я сознательно отказался уезжать. У меня были цели и задачи, которых я должен был достичь в местах лишения свободы. Ну и моя склонность к авантюризму и приключениям, конечно, тут тоже сыграла роль.
Я абсолютно не кривя душой могу сказать, что строгий режим Республики Беларусь — это самое интересное место на планете Земля из всех, где я бывал за всю свою жизнь. Оно же самое поганое.
Я не люблю жаловаться, потому что было хреново порой, было порой очень хреново, конечно, там всё-таки не детский лагерь «Родничок». Мне было плохо, но далеко не всегда.
«НН»: Ты уже был трижды политзаключённым. Как думаешь, ты уже в финале или ещё может быть и продолжение?
ПВ: Это первый тяжёлый вопрос, на который у меня толком ответа нет даже для себя самого. Я здраво понимаю, что я теперь с семьёй в другой стране. Если мне возвращаться, то это возвращаться сразу в тюрьму. И в конце концов я пока возвращаться и не намерен. Поэтому, возможно, это была моя финальная отсидка. И я теперь займусь не полевой работой, к которой я привык, не оппозиционерством на улицах, а, может, чем-то офисным.
Я надеюсь, что это был последний раз, но постоянно себе напоминаю: «Паша, никогда не зарекайся», — потому что может быть всё что угодно, даже то, чего вообще не может быть. Например, что человека два раза выпускают в Беларуси по прошению о помиловании, а он этого помилования два раза не просил. И после этого мне ещё кто-то будет говорить, что снаряд в одну лунку не падает. Падает, ребята, падает.
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ
Комментарии
Даруйце, што не змаглi нiчога зрабiць, каб вы не пазналi гэтых пакут.
Павел, дзякуй за шчырасьць!