«Все, что на белорусском, — это тоже форма протеста». Разговор с автором фильма об августе 2020 Мишей Козыревым
Российский продюсер и журналист Миша Козырев выпустил фильм о белорусских протестах 2020 года и о роли музыки в этих событиях. Радыё Свабода расспросило автора, почему события пятилетней давности в Беларуси остаются актуальными до сих пор и как белорусский протест воспринимали извне.
В фильме основное внимание уделяется музыкантам, поддержавшим белорусский протест против власти. Многие из них оказались за решеткой или были вынуждены эмигрировать. События 2020 года в фильме комментируют группа Irdorath (Надежду и Владимира Калач осудили на 2 года колонии), музыкант Лявон Вольский (вынужден был эмигрировать), Papa Bo (задержан и приговорен к «домашней химии»), а также другие исполнители, журналисты, правозащитники.
«Свабода» расспросила автора, почему спустя почти 5 лет после массовых протестов в Беларуси эта тема все еще важна, почему белорусская революция была именно такой, почему силовики действовали так жестоко, считая себя при этом «воинами света», и не теряют ли белорусы надежду.
— Скоро будет 5 лет с того времени, как в Беларуси прошли выборы 2020 года, после которых начались самые массовые протесты против власти в истории страны. Почему эта тема все еще остается актуальной и интересной кому-то? Почему вы решили взяться за нее и рассказать об этом еще раз?
— Когда это происходило, «Дождь» активно освещал все события в Беларуси. У нас там практически поселилась наша корреспондентка Маша Борзунова, которая освещала протесты. Меня в моих программах всегда интересовало все, что имеет отношение к музыке и музыкантам.
Я помню свое состояние в тот момент. Мы все тогда очень надеялись на победу и на то, что эти протесты в конечном итоге приведут к свержению Лукашенко. И было ужасно обидно, что этого не случилось. Сейчас я делаю цикл фильмов под общим названием «Немой рок-н-ролл», они посвящены отношениям музыкантов и власти. И отдельный фильм я решил сделать именно о тех протестах и их последствиях.
У меня есть ощущение, что оба диктатора работали в связке. Что Беларусь — это такая тестовая площадка, на которой они испытывают, что можно, чего нельзя, что эффективно, до какой степени нахальства и беззакония можно дойти. Думаю, что Путин внимательно следил за этим и делал себе заметки. В России пока что не практикуется бросание целых групп в тюрьму. Но, например, извинения на камеру и выбивание каких-то слов из заложников, из людей, которых арестовали, — это уже существует. И в связи с этим, мне кажется, это важный фильм — чтобы, например, те музыканты, которые остаются в России, посмотрели его и сделали для себя определенные выводы. Я думаю, что закручивание гаек — это вещь неизбежная. Если режим почувствовал вкус крови, он уже не может остановиться. Этой крови не может стать меньше — ее может быть только больше.
Кстати, все интервью с людьми, которые говорят на белорусском, — и Лявон Вольский говорит на белорусском, и еще несколько человек, — я брал сам. Несмотря на то, что мне тяжело читать по-белорусски, когда мы разговаривали, я задавал вопросы по-русски, а ответ слышал по-белорусски. Я понимал примерно 80% из того, что мне говорили, поэтому ориентировался в разговоре на живой, свободный белорусский язык. И этим горжусь.
— В фильме есть кадры с протестов. Вы как-то выясняли, что можно показывать, а что нет? Использовали кадры, которые раньше уже появлялись?
— Сначала мы приняли решение использовать только кадры, опубликованные ранее. В основном это были собственные съемки «Дождя», которые хранились у нас, и мы приняли решение их не удалять. Поэтому с самого начала мы чувствовали себя спокойно и уверенно. Но уже за пару-тройку дней до премьеры я показал фильм нескольким своим знакомым, друзьям и коллегам-белорусам, и они сказали: «Господа, так нельзя». Потому что даже если эти кадры можно легко найти на YouTube, фильм привлечет, безусловно, такое внимание спецслужб, что людей все равно смогут вычислить. Просто в таком концентрированном виде — эта тема очень опасна для публикации.
Поэтому мы начали блюрить все, что только можно. И из-за этого перенесли дату выхода. Фильм вышел не в назначенное время, а мы взяли дополнительную неделю, чтобы все очистить, заблюрить, заштриховать. И все же на утро после выхода фильма мой знакомый музыкант прислал мне скриншот, где, как ему показалось, даже заблюренное лицо все равно можно было узнать. И мы еще раз прошлись по всем кадрам с лицами и более тщательно все заблюрили.
«Артисты, в принципе, никому ничего не должны»
— Группы Nizkiz, Irdorath — многие белорусские музыканты оказались за решеткой, другим трудно начинать все заново в эмиграции. Как эта ситуация может повлиять на культурные потери для общества?
— Это невозможно измерить количественно, это гипотетические рассуждения. Но то же самое наблюдается и в России, разве что с той разницей, что музыканты, которые успели покинуть страну, за последние три года невероятно прекрасно себя реализовали в плане новой музыки. Что касается белорусских альбомов, которые произвели на меня сильное впечатление, — это новый альбом Naviband «Адліга». Прекрасный релиз, который я слушаю с большим удовольствием. Они, на мой взгляд, очень выросли как авторы.
Но в целом это такая вечная дискуссия: когда культура развивается более плодотворно — когда она в благоприятной обстановке или вопреки сгущающимся тучам? Здесь нет одного принципа или закономерности, потому что одни творцы создают, когда вокруг свободно и легко дышать, а у других наоборот — творческий импульс концентрируется именно в неблагоприятной ситуации.
Я думаю, что, безусловно, эти протесты будут проанализированы, отрефлексированы и преобразуются во множество мощных произведений — не только в музыке, не только в литературе, но и в кино. Кинематограф реагирует медленнее, потому что это большое производство, где участвует много людей, и кино стоит дороже всех других жанров. А вот что касается стихов и песен — это происходит значительно быстрее. И я думаю, что мы все чаще будем читать стихи и слушать песни, в которых будут отображаться эти события.
— Бывает, белорусы говорят: ну ладно, музыка о протестах, фильмы о протестах, но, может быть, мы могли бы сейчас размышлять и на другие темы, а не только копаться в нашей травме?
— Артисты, в принципе, никому ничего не должны. Они, как правило, переживают какие-то свои внутренние страсти и ураганы, которые могут быть связаны с тем, что происходит вокруг них, а могут и не быть связаны. Здесь нет никакой закономерности. Но, конечно, когда страна переживает такое глобальное потрясение, каким был 2020 год, закономерно предполагать, что очень много будет написано об этом.
— Несмотря на репрессии, сложности с проведением и организацией фестивалей и концертов, в Беларуси продолжают появляться новые коллективы, выходит музыка на белорусском. Как считаете, это такое движение вопреки?
— У меня взгляд со стороны. Я подозреваю, что все, что пишется на белорусском, — это тоже такая форма протеста. Я знаю отношение власти к белорусскому языку (у меня есть об этом в фильме), но в какой степени это сейчас опасно — идти против течения — я могу только предполагать. Мне кажется, что сейчас каждый человек, который продолжает писать песни и выпускать их внутри страны, — делает своего рода героический поступок. Я, конечно, не имею в виду придворных артистов и абсолютную махровую попсу. Но со стороны, конечно, всегда краски выглядят более сгущенными.
Я легко могу себе представить артиста, у которого пишутся песни, у которого полно разных черновиков в столе. Он не может не писать, не так просто взять и пойти на целлюлозно-бумажный комбинат или сесть за руль комбайна в полях. При этом у него нет возможности уехать. Может, нет денег, может, какие-то родственные связи настолько серьезные, что он не может ими пожертвовать. И что такому человеку делать, когда вокруг тоталитарный режим, а у него пишутся песни? Ну вот, соответственно, он или она пишет их в стол. Я думаю, что такая ситуация, безусловно, характерна и для Беларуси.
— В России с какого-то времени власть начала формировать пул провластных рокеров. А в Беларуси власть или не пыталась, или изначально решила, что это невозможно. Почему так, на ваш взгляд?
— Мне кажется, просто руки не дошли у цензоров и у идеологов власти. Дело в том, что этот процесс, когда жаба медленно варилась в молоке, в России шел довольно давно: с момента прихода Путина к власти они сразу начали задумываться об этом. У них просто дошли до этого руки, потому что ресурсов много, страна богатая. Много денег, есть на что их тратить. В Беларуси, с одной стороны, это недооценили, это же фронт идеологической работы, это же нужно плотно коммуницировать с музыкантами. Просто как-то руки не дошли. Самых ярких и очевидных убедить было невозможно, их пришлось просто запретить. А вся молодежь, которая вылезла в связи с протестами 2020 года, для власти была такой же неожиданностью, как и для народа.
Выявилось, что степень недовольства той несправедливостью, которая происходит вокруг, настолько зашкаливала, что у людей просто мгновенно полились мощные тексты и мощные песни. И это, мне кажется, стало для власти полной неожиданностью. Этим частично может объяснить и ту дикую месть, которую потом власть обрушила на новых, молодых артистов.
«Власть как раковая опухоль»
— В Беларуси уже несколько лет как появились профессиональные стукачи. Они отменяют фестивали, концерты посредством переписки с местными властями. Причем раньше о них не было слышно. Откуда могли появиться такие «активисты»?
— Я был совершенно ошеломлен, когда в России повылазило много таких доносчиков-никчемностей. Они сейчас правят бал в России, они завели себе телеграм-каналы, в которых считают своим долгом обращать внимание общественности на какие-то явления в культуре.
В такие темные времена наихудшие качества в людях, как оказывается, расцветают. Те, кто постарше, вспоминают, как это было, у них восстанавливается историческая память: «А вот как, кстати, делали карьеры люди в Советском Союзе, надо попробовать». А молодые, как я понимаю, видят окно возможностей: если я сейчас начну профессионально стучать, то меня заметят, я продвинусь, это будет мой так называемый социальный лифт.
И мы в итоге наблюдаем триумф мерзавцев. Это меня сбивает с толку. Я даже мотивов не могу понять. Но, с другой стороны, сейчас, пересматривая много часов хроники 2020 года в Беларуси, я точно так же не могу понять, не могу уложить себе в голове, откуда такая дикая жестокость у всех этих омоновцев, спецназовцев.
Каждый раз, когда мне мои спикеры, те же музыканты, говорят, что белорусы — это очень мирный народ, мы человечные, мы мирные, поэтому такой вот у нас был протест, — после разговора хожу кругами по комнате и думаю: ну да, мирные, а вот эти, которые покалечили людей на Окрестина, это же те же самые белорусы! Как получается, что одни такие, а другие такие? Это скорее физиологическое, какое-то органическое перерождение, которое происходит от близости к власти.
Власть как раковая опухоль. Я боюсь, что власть сама по себе настолько токсична, что она передается воздушно-капельным или каким-нибудь другим инфекционным путем и заражает людей, превращая их в орков.
«Иного пути я никому не советую»
— О мирных белорусах — нас часто обвиняют в этом. Мол, протест мог быть другим, и все могло быть иначе. А могло бы?
— Тут невозможно гадать. Но все те люди, с которыми я разговаривал для этого фильма, сказали одно и то же: мы все правильно сделали. Нельзя было доставать оружие и нельзя было с оружием идти на власть, потому что это вылилось бы в море крови. Многие из них говорили, что мы просто не могли иначе, мы не агрессивный, а миролюбивый народ. Из этого можно сделать вывод: значит, все было закономерно. Значит, и поражение этого протеста было закономерно, и беззакония власти, которые произошли потом. И уж точно никакого иного пути я никому не советую. Случилось так, как случилось. Может просто это число перерожденных провластных охранников оказалось значительно больше, чем нормальных людей, которые просто хотели сменить власть.
— Мне рассказывали, что на пике жестокости 10—11 августа 2020 года, когда ОМОН ловил и бил людей, у некоторых из них в машинах звучали «Воины света» Ляписа Трубецкого. То есть они думали, что воины света — это они… Как такое возможно?
— Я в это легко могу поверить. Я видел собственными глазами на этих шабашах в московских Лужниках, на которых были собраны в поддержку Путина люди из разных городов, как там Полина Гагарина или другие артисты пели песни Цоя, полностью уверенные, что «Группа крови на рукаве» — это песня о тех, кто отважно защищает власть.
Это прием такой, который называется «присвоение», когда ты берешь что-то чистое и, присваивая его себе, нарочно его пачкаешь. Будто заявляешь: вы думали, это ваша песня? Да это наша песня. Это о нас: «Воины света». Люди придумывают эти уловки, чтобы таким образом поднять дух народонаселения. Но я верю, что в конечном итоге такие искажения отойдут, рассыплются в истории, потому что понятно, где свет, а где тьма.
«Рано или поздно наступит новый этап борьбы за свободу»
— Недавно у нас разгорелся спор в Facebook среди белорусов. После концерта Валерия Меладзе в Польше. Мол, много белорусов туда пошло, а вот на рок-группы, которые были вынуждены выехать и вообще имеют финансовые проблемы, ходит меньше. Есть ли в этом какая-то проблема?
— Я пошел сам на концерт Меладзе в Амстердаме. Там был тот же самый зал, в котором я видел до этого «Океан Эльзи», Земфиру, Би-2, ДДТ. Ни на одном из этих выступлений я не видел такого бешеного аншлага, как на Меладзе. И это был первый мой опыт на Меладзе. Из 10 человек были 9 женщин примерно одной возрастной группы. Они все тексты хором пели и просто были в состоянии абсолютной эйфории и счастья. Но есть, очевидно, что-то в песнях Меладзе, что выдерживает проверку временем и пространством. Эти песни стреляют одинаково сильно что на одном континенте, что на другом. Я не могу сказать, что это близкая мне музыка, но было очень интересно изучить этот феномен. Конечно, на концертах всех артистов, которых я перечислил в этом же зале, я получал больше удовольствия и чувствовал себя намного более органично. То, что ты ходишь на концерт Меладзе, никак не отменяет твою любовь к другим группам. Ты вполне себе можешь пойти и туда, и туда.
— Когда вы разговаривали с белорусскими артистами и другими людьми при съемках фильма, чувствовалось ли, что они очень разочарованы, выгорели?
— У меня сложилось общее ощущение, что надежда живет. Несколько собеседников повторяли одно и то же: «Все было не зря! Мы вспоминаем эти дни как самое счастливое время!». Света Бень сказала, что никогда уже не почувствует того счастья, которое ощущала, когда шла в протестных колоннах. Надежда из группы Irdorath сказала, что в те дни все почувствовали, что белорус белорусу белорус. И что это была, наверное, важная и неизбежная стадия формирования национального самосознания.
У меня такое ощущение, что из тех людей, с которыми я разговаривал, ни один не пал духом. И уж точно ни один не сказал, что очень жаль и что надежды нет. Все стараются заниматься тем, что любят и умеют. Но с самой ощутимой надеждой говорил Андрей Стрижак из фонда BySol. Он сказал: «Рано или поздно — хотелось бы, конечно, рано — наступит новый этап борьбы за свободу, и мы будем готовы к этому!».
Комментарии