«Я сказал на видео, что меня не пытают — на тот момент это было правдой. А через два часа меня избили». Украинский журналист два года провел в российском плену — вот что он пережил
Максим Буткевич — украинский журналист и правозащитник, который помогал и репрессированным белорусам в Украине. С началом полномасштабной войны в Украине он отправился на фронт. В июне 2022-го Максим попал в российский плен в Луганской области. Более двух лет он провел там в СИЗО. На родину Максим вернулся в результате обмена военнопленными между Россией и Украиной — в октябре 2024-го. О пережитом в плену, тушенке от белорусских силовиков и мудрости, вынесенной из войны, Максим рассказал «Нашай Ніве».
Максим Буткевич. Фото: ZMINA / Людмила Тягнирядно
«Мы намеренно не позволяли себе думать об обмене, чтобы не разочароваться»
«Наша Ніва»: Полгода назад вы вернулись из российского плена. Как сейчас ваше здоровье?
Максим Буткевич: Мне, в принципе, повезло больше, чем другим. Меня более-менее серьезно избивали только дважды. Остальное время — это были нагрузки, удары, но ничего особенного. Не пытали так, как некоторых.
Вот, например, есть такой печально известный «тапик» — это полевой армейский телефон. Он работает от маленькой динамо-машины: крутишь ручку — получается электрический ток. Вместо того чтобы подключить его к другому телефону, они подключают провода к человеческому телу — к гениталиям, носу, ушам. И бьют током. Мне этот телефон только показывали, угрожали, но так и не использовали.
Максим Буткевич после возвращения из плена, 18 октября 2024 года. Он похудел на несколько десятков килограммов. Фото: Виталий Лысенко
Но оттуда никто не выходит здоровым. У меня есть проблемы, частично связанные с возрастом, — их уже не исправить. Это суставы, позвоночник, зрение. Но это мелочи. Самое серьезное — это сердце.
«НН»: А как психологическое состояние?
МБ: Честно — непросто. Первые два-три месяца я чувствовал себя лучше. Но это была эйфория — смесь радости и счастья от всего: возможности заказать кофе, пойти куда захочешь. От самого факта, что я иду по улицам Киева. Я понимал, что эйфория закончится — об этом говорила и моя терапевт. И это хорошо, потому что невозможно все время быть в таком состоянии.
«НН»: Расскажите о дне, когда происходил обмен между Россией и Украиной. Это было на территории Беларуси?
МБ: Да, через Беларусь. В тот день утренняя проверка в колонии была в девять. После нее нас вызвали в дежурную часть. Сотрудник сказал: «В десять у вас этап». Я спросил: «Куда?» Он ответил, что не знает. Только добавил: это впервые, когда этап заказали на тот же день.
У нас было три версии. Первая — в больницу, потому что у Сергея, моего побратима, серьезные проблемы со здоровьем после пыток. И у меня был медицинский инцидент: однажды я потерял сознание. Давление было очень низким, я чувствовал, что умираю. Они вызвали скорую, чтобы снять с себя ответственность, но никуда не повезли.
Вторая версия — что нас повезут в Россию (Максим находился в колонии на территории «ЛНР» — НН). С осени ходили слухи, что колонию закроют и пленных вывезут.
Третья версия — обмен. Но мы намеренно не позволяли себе думать об этом, чтобы не разочароваться.
Мы собрались как на обычный этап. Ребята дали нам с собой сигарет, чаю — все как всегда. Нас повезли в другую колонию, где держали военнопленных без уголовных дел. Там был очень жесткий шмон — с полным раздеванием и осмотром. Нас с Сергеем отвели в отдельные помещения. Мне дали лист формата A5 и сказали подписать. Я его перевернул — было написано: «Свидетельство об освобождении». И только тогда мы впервые допустили мысль, что это действительно обмен.
Максим Буткевич после вступления в ряды Вооруженных Сил Украины, 6 марта 2022 года. Фото: фейсбук Буткевича
«Двое мужчин в балаклавах сказали, что передают личный привет от Лукашенко»
«НН»: Что было потом?
МБ: Нас запихнули в автозак и повезли. Услышали звуки авиадвигателей — поняли, что попали на аэродром. Потом выяснилось, что это был аэродром в Каменске-Шахтинском, в Ростовской области.
Нас втиснули в «стаканы» автозака — так плотно, что невозможно было даже повернуться. Руки — связаны, шапки — на глазах, а сверху еще и скотчем замотали. Так мы провели вечер, ночь и утро. С собой у нас было немного воды — пили очень осторожно, потому что не знали, когда сможем пойти в туалет.
Потом нас загрузили в армейский транспортник ИЛ — прямо на пол. Пересчитали. И мы полетели.
«НН»: Но вы догадывались, куда летите?
МБ: Я слышал обрывки разговоров между охранниками. И по тону, по фразам понял: есть два варианта — Турция или Беларусь. И когда самолет пошел на снижение, я подумал: Беларусь. Так и оказалось.
Нас быстро выгрузили, пересадили в МАЗы — по сравнению с автозаками это были просто автобусы люкс. Первая команда была та же самая: смотреть вниз, не поднимать голову. Но там впервые дали поесть — выдали российский армейский сухпаек и по полторы—две бутылки воды. Разрешили развязать руки, но приказали есть, не поворачиваясь.
Мы сами обратили внимание, что на дорожных указателях был не только русский язык, но и белорусский. Это подтвердило: мы в Беларуси.
Ехали несколько часов. Когда автобус остановился, вошли двое мужчин в балаклавах. Сказали, что «приветствуют нас на земле Республики Беларусь» и передают «личный привет от президента Александра Григорьевича Лукашенко». И чтобы у нас не осталось плохих впечатлений, дали нам «подарки» — бумажные пакеты с тушенкой, молоком и еще какими-то продуктами, в основном белорусскими, но армейскими.
Первая реакция — инстинкт зэка: брать все с собой, потому что все может пригодиться. Но мы уже понимали, что на обмене, и не хотели выглядеть так, будто рекламируем Беларусь. На пакетах была надпись «Республика Беларусь» и изображение заката над болотом. Поэтому почти все решили оставить их в автобусе. Но нам сказали: оставлять нельзя. Пришлось взять с собой — но потом выбросили.
«НН»: Что почувствовали, когда поняли, что уже на территории Украины?
МБ: Мы уже догадывались в дороге, что это может быть обмен. Но сдерживали себя — не хотели верить, чтобы потом не стало еще хуже. Эмоциональное состояние — главное для пленного. Нельзя быть расшатанным — это рискованно. Поэтому мы себя берегли.
Хорошо помню волонтеров, желто-голубые ленточки, кто-то раздавал флажки. Мы так хотели как можно скорее оказаться в наших автобусах, просто дальше — вглубь Украины, что не было сил даже на эмоции. Но по дороге они приходили: я свободен, я в Украине, вижу дорожные знаки, вижу «Чернігів». Мне не завязывают глаза. Это, кажется, действительно закончилось.
Нас привезли в военный госпиталь. Там накормили, дали возможность помыться, сходить в туалет. Выдали спортивную одежду, сказали, что тюремную можно выбрасывать. Но я не все выбросил — и хорошо, потому что позже эти вещи понадобились для Национального музея войны.
Потом нас направили на процедуру реинтеграции — возвращения в общество, где действуют человеческие правила. В течение четырех недель с нами работали психологи. Нас опрашивали: нужно было подробно рассказать, что происходило с нами за эти два с половиной года.
Была и административная часть: восстанавливали документы, банковский счет, номер телефона. И самое важное — помогали опознавать людей, с которыми мы были в плену, в СИЗО, на зоне.
Максим Буткевич после освобождения из российского плена на встрече президента Владимира Зеленского с представителями украинского гражданского общества, 23 октября 2024 года. Фото: Офис президента Украины
«Читали отрывки из речей Путина и заставляли пленных повторять»
«НН»: Что с вами было в плену?
МБ: Везде нарушение Женевских конвенций. Везде.
Меня взяли в плен 21 июня 2022 года, к югу от Лисичанска. Нас везли полтора суток, с пересадками — БМП, грузовики, легковушки. Ночевали где-нибудь по дороге — я точно не знаю где. И этот этап был самым опасным. Там можешь просто «исчезнуть». Если кто-то психически нестабилен — тебя могут просто убить.
Меня избили на следующий день в плену — на пересылке, в месте, где мы ночевали. У охранников были балаклавы, и нас это даже успокаивало: значит, мы, может, выживем. Потому что лицо скрывают обычно только тогда, когда не хотят, чтобы их узнали. Но один из офицеров был психически неуравновешен — я бы сказал, с психосексуальными проблемами. Он издевался над ребятами, расспрашивал, где их жены, и рассказывал, что «теперь с ними делают» — в самых непристойных подробностях. Это было сознательное эмоциональное насилие.
Потом приехали двое пропагандистов — тоже в балаклавах. Нас выводили по одному, снимали видео. Я интересовал их больше всего, потому что был единственным офицером, журналистом, правозащитником. Меня заставили сказать на видео, что меня взяла в плен группа «Отважные», что «они хорошо относятся». И я действительно сказал, что меня не пытают — потому что это было правдой на тот момент.
А через два часа после этого меня избили. Заставили встать на колени, проводили «уроки истории». Читали отрывки из речей или статей Путина об истории Украины. Заставляли пленных повторять их слово в слово. Если ошибались или делали паузу не там — следовал удар дубинкой. Он бил профессионально — в одно и то же место. Я в какой-то момент сказал: «Вы мне сломаете руку». Он ответил: «Нет, не сломаю». И был прав: удары были точные — деформация хрящей, но без перелома.
Максим Буткевич в российском плену, июнь 2022 года. Скриншот из видео
Потом хотели, чтобы я сказал: «Я — офицер ВСУ, желаю российскому спецназу удачной охоты». Я отказался. Сказал: «Вы сами сказали, что я офицер ВСУ. Так как я могу такое говорить?» Он ответил: «Ну хорошо», — и ушел. Но позже вернулся — уже с «уроками истории». Он продолжал бить, был как в трансе.
Пропагандисты говорили: «Вы думаете, что вы военнопленные? Нет. Вы — пропавшие без вести в зоне боевых действий. Если будете плохо себя вести — можете так и не вернуться». Они говорили: «Хочешь — пойдем с нами на задний двор. Там яма. Посмотришь, что осталось от тех, кто не понял». Я не хотел смотреть на ту яму. Хотя теперь жалею — надо было видеть все. Но тогда я не мог себе позволить сломаться.
Перед тем как нас отправили в Луганск, у нас отобрали обувь. Просто спрашивали: «У кого 41-й? У кого 42-й?» А потом: «Всем снимать!» Потому что наши берцы — лучше их. Они забрали их для себя. А мы ехали дальше в носках.
«Первые полтора месяца мы не могли заснуть от голода»
«НН»: Что происходило в Луганском СИЗО?
МБ: Первые недели — постоянные допросы. Среди них был один в Министерстве государственной безопасности «ЛНР». Угрожали изнасилованием, применяли электрошокер. Но со временем они поняли, что от нашей группы уже невозможно получить актуальную военную информацию — прошло слишком много времени. Поэтому главной целью стало психологическое разрушение.
Говорили, что Украина — не государство, что мы «один народ», что Зеленский — наркоман и клоун, что нами владеют олигархи. Кто-то тупо повторял лозунги про «один народ, один язык, одна вера». Другие — поумнее — били по социально-экономическим точкам: «Где твои олигархи? Почему их дети не воюют, а ты — да?»
Они пытались, но ничего не вышло. Я говорил: «Каждый перед своим Богом стоит или падает». Это значит, что каждый сам несет ответственность за то, что делает. Я отвечаю за себя.
«НН»: Как долго длились такие допросы?
МБ: Обычно — от часа до трех. В МГБ — до половины дня, потому что им было важно «раскачать». Самый длинный «допрос» — 16 июля 2022 года, в мой день рождения. Тогда мне впервые сказали: «Мы тебя посадим. Ты — военный преступник».
«НН»: Каковы были условия содержания?
МБ: В камере не было даже туалетной бумаги. Мыла не давали. Только через неделю после допроса я попросил разрешения на гигиену — и нам дали тюремное мыло и вафельное полотенце. Матрацы — старые, рваные, без всего. Мы учились обрезать ногти о стены.
Параша была, но без нормальной изоляции. Приходилось использовать полуторалитровую бутылку, чтобы «прокрутить» систему, чтобы не забивалась — делали это просто руками, перед тем как сходить в туалет и после.
Питание было три раза в день, но сами порции — мизерные, еда отвратительная. Первые полтора месяца мы не могли заснуть от голода. Только позже поняли: еда у нас была хуже, чем у обычных уголовников. У них были жиры, специи, порции больше. И даже прогулки у них были.
Меня не выводили из камеры на прогулку восемь с половиной месяцев. Я стал серо-зеленого цвета.
Подъем был в 6:00. Сначала — гимн «ЛНР». Потом — гимн России. Нам выдали тексты и приказали выучить. Встать, рука к сердцу, стоять «смирно». Кто не выполнял — наказание: дубинки.
Когда меня перевели в тюрьму, где сидели уголовники, я спросил, когда гимн. А мне ответили: «Какой гимн?» Там этого не было.
Максим Буткевич во время следственного эксперимента в Северодонецке. Фото: СК РФ
Заставляли выполнять «физические упражнения»: должен был бежать вдоль стены с опущенной головой. Руки — за затылок, в замок. На колени. Потом — перекличка: по фамилиям, именам, отчествам. Старший по камере докладывал. Если путался — наказывали его или всю камеру.
«НН»: Когда вас перевели уже по уголовному делу, как изменились условия?
МБ: Режим стал значительно мягче. И что важно — появился телевизор. Он не выключался никогда — как и лампочка. Но через телевизор я впервые получил хоть какую-то информацию. До этого — полное инкоммуникадо. Вся информация — только случайная: либо через редкие встречи в душе, когда видели других пленных и могли перекинуться словом на 20 секунд, пока не смотрит охранник; либо когда в камеру закидывали новых арестованных — гражданских.
«НН»: Как вы отреагировали на приговор — 13 лет? (В 2023 году верховный суд «ЛНР» осудил Буткевича за якобы «жестокое обращение с гражданским населением и применение запрещенных методов в вооруженном конфликте» и «покушение на убийство двух лиц общеопасным способом и умышленное повреждение чужого имущества общеопасным способом». — НН)
На заседании апелляционного суда в Москве, 22 августа 2023 года. Фото: российское движение «За права человека»
МБ: Честно? Почти никак. Нам говорили, что чем раньше нас осудят, тем раньше состоится обмен. И все же я всегда знал: меня обязательно обменяют. Не потому, что я какой-то важный — я просто сильно верил в моих близких. Я знал: они не оставят. Хотя, конечно, в голове жил страх, что может подвести здоровье.
Поэтому когда я услышал о своем «сроке» — 13 лет, — это была псевдоцифра. Никто эти сроки сидеть не будет.
«Я против насилия, но если ты можешь остановить зло и не делаешь этого — ты становишься его частью»
«НН»: Некоторые могут сказать, что журналист, правозащитник не должен брать в руки оружие. Что бы вы на это ответили?
МБ: Не считаю себя пацифистом в чистом виде.
Я против насилия, но если ты можешь остановить зло и не делаешь этого — ты становишься его частью. Поэтому я принял участие в войне, стал офицером ВСУ. Не потому, что люблю войну, — а потому что защищаю то, что люблю: своих людей, свои ценности. Я не жалею ни об одном решении, принятом с 24 февраля 2022 года.
Максим Буткевич с котом в армии, 30 марта 2022 года. Фото: фейсбук Буткевича
Я действительно ненавижу насилие. Это худшее, что может быть. После плена я понял: насилие — это не о боли, не о физическом разрушении. Насилие — это когда человека превращают в объект. Когда тебя заставляют стать предметом. Когда тебе говорят: «Стань так. Теперь — иначе. Теперь — на растяжку». И ты знаешь: если не сделаешь — будет больно.
Боль — это сигнал. Он говорит, что смерть приближается. А страх — это ожидание боли. Эти три вещи: боль, страх, насилие — образуют троицу. Это манипуляция смертью. И те, кто тебя контролирует, решают: приблизить смерть или нет. Это и есть дегуманизация. Она превращает человека в нелюдя.
Я ветеран. И я горжусь этим. Это часть моей идентичности.
«НН»: Как нам, белорусам, украинцам, во времена войн и репрессий находить смысл жизни?
МБ: Беларусь, белорусы и белоруски — это часть моей истории уже давно. Я участвовал в протестах еще в 1996 году. И для меня сегодня Беларусь и Украина очень близки — у них общая боль и общая надежда.
К сожалению, сегодня Беларусь — де-факто оккупированная страна. На ее территории — иностранные войска, которых никто не звал, но они остались. И это обеспечивает стабильность режима. Если это не оккупация, то что тогда?
Но все, что имеет начало, имеет и конец. И это тоже закончится. Я уверен: мы существуем благодаря другим людям. Моя свобода — результат действий тех, кого я даже не знаю. И мы сами создаем условия, в которых могут жить другие.
Нельзя терять надежду. Потому что даже самые темные времена заканчиваются. Но они не заканчиваются сами — их останавливают люди. Наша обязанность — действовать. И нести ответственность за свои действия и бездействие.
В моей жизни сейчас два основных потока: война и любовь. Я никогда так не ценил людей, как сейчас. И никогда не понимал так глубоко, что все держится на солидарности, сочувствии и любви. Людям рядом нужны не лозунги, а поддержка. И если каждый возьмет на себя ответственность — зло не пройдет.
***
Максим Буткевич родился 16 июля 1977 года в Киеве. Сооснователь «Громадське радіо» (2013) и Центра прав человека ZMINA. Ранее работал в BBC World Service и на ряде украинских телеканалов, а также входил в руководство украинского представительства Amnesty International. Также Буткевич был координатором и сооснователем проекта «Без меж», направленного на помощь соискателям убежища, украинским переселенцам и противодействие языку вражды.
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ
Комментарии
И—для беларусов братья украинцы. Вы —никогда! НИКОГДА!