Освобождённый философ Владимир Мацкевич: Я пока не готов рассказывать о том, что было на границе

Белорусский философ и методолог, создатель Агентства гуманитарных технологий и Летучего университета Владимир Мацкевич был одним из 52 политзаключенных, которых освободили 11 сентября. На следующий день после освобождения он дал интервью журналистке DW Александре Богуславской и рассказал о своем самочувствии, о времени в тюрьме и о том, почему он не считает, что сейчас находится на свободе.

Я не считаю, что оказался на свободе

Deutsche Welle: Владимир, как вы себя чувствуете, как прошла первая ночь на свободе?

Владимир Мацкевич: (долго смеется) Я не считаю, что я попал на свободу, потому что я не мог выбрать место, куда я выйду из тюрьмы. Меня сюда привезли. Я хотел бы остаться в Минске, но оказался здесь, и поэтому я не могу назвать это свободой. Ну, ночь я провел хорошо, выспался.

— Как вы вообще себя чувствуете? Как ваше здоровье?

— Ну, думаю, слава Богу, здоровье я не очень подорвал — несмотря на то, что был период, когда мне приходилось очень сложно. И были проблемы со здоровьем, вызванные, соответственно, этими местами пребывания. Но потом немножко пришел в себя. В общем, не жалуюсь.

— Вы сказали, что не хотели уезжать, и в СМИ была информация, что вы вместе с политиком Николаем Статкевичем отказывались покидать страну. Можете рассказать подробнее, что происходило на границе?

— Нет, пока я рассказывать не готов и не хочу. Я хочу сориентироваться.

Но это была не очень достоверная информация. Да, я хотел (остаться). Но одновременно с этим я не хотел геройствовать и делать неэффективные шаги. Я понимал, что я не смогу остаться. У меня не та ситуация, что у Николая Статкевича. Я ценю его мужество и героизм и так далее, и поддерживаю. Но у меня немножко другой тип поведения и действий. Я к таким выходкам не очень склонен, поэтому я воздержался. Мысль такая была, но я воздержался.

— Пока вы были в тюрьме, Deutsche Welle много писала о вас. У нас с вами даже получилось организовать интервью, пока вы были в изоляторе. Тогда ваши соратники запустили кампанию «Философ в тюрьме» и много рассказывали о том, что вы там продолжаете писать свои интеллектуальные труды, что вы там написали несколько книг. Удалось ли эти материалы как-то вывезти с собой из тюрьмы?

— Знаете, вот за вчерашний день, когда уже стало понятно, что нас везут за границу, я испытывал два таких очень неприятных момента. Во-первых, то, что меня увозят из моей страны насильно. А второе — это то, что у меня отобрали все мои записи.

В некоторых ситуациях, когда меня оставляли в покое, меня посещало, скажем громкими словами, вдохновение. И мне кажется, некоторые страницы, некоторые тетради, которые я написал — одни из лучших из того, что я наработал в философии, в своих исследованиях. И, к сожалению, это все у меня изъяли.

И это моя самая большая боль. Физические неприятности, сопровождающие, наверное, любое заключение, я переносил спокойно, переносил благодаря настроению, настрою. Но вот это для меня очень болезненно.

Тюрьма калечит всех

— Вы в письмах писали, что удивлялись себе, насколько человек привыкает к новым условиям, насколько вы смогли там адаптироваться. Как вообще человек действительно может так быстро адаптироваться в условиях тюрьмы?

— Я напишу об это еще, потому что тут нет, по-моему, ничего удивительного. Все зависит от внутреннего стержня, состояния, сознания личности человека. Тюрьма калечит всех. Это ужасная штука. И я буду, наверное, об этом писать, напишу статью и не одну про то, что в цивилизованном обществе институт тюрем должен быть отменен.

Мы уже созрели, цивилизация созрела до отмены смертной казни. Я думаю, что современная техника позволяет осужденным людям оставаться в здоровом сообществе хоть и будучи осужденным. И контроль искусственного интеллекта, камеры слежения — да, это нарушает права человека и личностное пространство, права личности. Но для людей осужденных применение таких вещей вполне оправдано. Им лучше оставаться в нормальном здоровом обществе, чем в этом больном обществе, которое в изолированной тюрьме создается. И это калечит всех.

Да, есть тот редкий случай, когда люди сохраняют себя, сохраняют какой-то потенциал нравственный, личностный и в этих страшных условиях. Но бросать всех в эти условия — это бесчеловечно. И это вредит нравственному состоянию всего общества. Потому что потом, выходя, многие являются носителями этой примитивной, первобытной — даже не сказать культуры, потому что это не культура — это какие-то паттерны поведения, сохранившихся в нас дочеловеческих предков. И в тюрьме они процветают.

Я буду сторонником и надеюсь объяснить это в своих статьях, что институт тюрьмы, мест заключения должен быть трансформирован. В цивилизованных странах, по крайней мере.

— Вы в тюрьме также голодали. Как это было, как это можно пережить?

— Все можно пережить… Все можно пережить. Один из уроков, который я из этого вынес, что тюрьма — это не так страшно, как это кажется людям, которые никогда там не бывали. Это ужасно, это плохо, это бесчеловечно, это нецивилизованно, негуманно и так далее. Но это можно переносить. И голодовка — это один из способов добиваться чего-то.

Но я предостерегал бы людей, которые спонтанно пытаются это делать. Голодовки нужно организовывать правильно, с учетом всех обстоятельств и условий, в которых люди находятся. То есть к этому надо быть готовым. Готов поделиться с кем-то своим опытом голодовок (смеется), но тем не менее не рекомендую никому это делать просто по эмоциональному порыву.

Заключенные в белорусских тюрьмах солидарны с украинцами

— А скажите, получали ли вы вообще какие-то новости о том, что происходит в мире?

— Да, я мог выписывать какие-то газеты, они приходили нерегулярно, но тем не менее. Были трудности с перепиской, перебои. Радио, которое периодически звучит — целиком идеологическое. Достоверной информацией, да даже просто информацией оно с нами очень скудно делилось. Поэтому главные события, наверное, долетали, но именно те, о которых невозможно умолчать.

— Как вы узнали о начале войны России в Украине?

— Это было… ооб этом нельзя было молчать. До конца я не верил в то, что путинский режим на это пойдет. Ну а то, что белорусский режим будет в фарватере России, я в этом не сомневался. Но, конечно, когда все-таки Кремль, российский режим пошел на эту войну, я был в шоке.

Я в этом смысле хотел бы просто склонить голову перед героизмом украинцев — и простых людей, и Зеленского как президента всей Украины. Потому что это что-то невероятное. В общем, Слава Украине!

— Как заключенные вообще обсуждают войну, что они об этом думают?

— В большинстве своем заключенные в белорусских тюрьмах солидарны с украинцами. Есть разные люди, тем более что в белорусских тюрьмах сидят и россияне. Некоторые из них мечтали бы записаться в добровольцы, в российскую армию, чтобы их освободили от тюрьмы. Но большинство все-таки против войны в целом и в частности — за Украину. Даже уголовники, не только политические.

— В интервью, которое нам удалось сделать с вами из тюрьмы — это был август 2021 года — вы говорили, что «мы отброшены далеко назад, и сейчас нужно все начинать сначала». Сейчас, в 2025 году, мы еще дальше отброшены назад?

— Без комментариев. Я об этом подумаю еще. Я только второй день вне тюрьмы. Опять же, я повторюсь, я не чувствую себя пока на свободе, хоть и в свободной стране, но и в свободной стране можно быть несвободным — как я сейчас.

Я хочу поблагодарить министерство иностранных дел Германии, посольство Германии в Беларуси, которые поздравляли меня в тюрьме, которые поздравляли мою сестру — единственную мою родственницу, оставшуюся в Беларуси. И так помнили обо мне и заботились. И в общем они, наверное, были одни из тех, кто поспособствовал тому, что меня все-таки за три месяца до срока освободили. Кроме американского президента, кроме наших правозащитников и кроме героизма украинского народа — Германия тоже поспособствовала этому.

Особо мне хотелось бы выразить благодарность Синоду лютеранской церкви Северной Германии, которые постоянно обо мне помнили. Я знаю, что они молились обо мне и за меня. И если это возможно, (передайте)всяческую мою благодарность и признательность. К сожалению, поскольку у меня забрали бумаги, я не помню имя пастора. Она одна из последних, которая передала мне письмо. Помню, что вторая часть ее фамилии — Аккерман. Прошу прощения, что не запомнил имени. Я думал, что я записал, и у меня это останется, но, к сожалению, ни одной бумажки не смог сохранить.

Поэтому вот только для того, чтобы выразить эти слова благодарности, я и согласился на это интервью. А все остальное я буду думать — и формулировать свои представления и мысли.

• 28
• 0
• 1
• 1
• 0
• 5
• 1
• 7