Привычка к решеткам. Бывший политзаключенный медик рассказал, что тюрьма делает с узниками и их надзирателями
Бывший политзаключенный врач в беседе с «Радыё Свабода» рассказывает о самых востребованных специалистах в колонии, порядочных сотрудниках администрации и заключенных крытых тюрем, которым нужна психологическая помощь.
Медик Николай (имя изменено в целях безопасности) был впечатлен белорусскими событиями лета и осени 2020 года, хотя в стране в то время не находился. Писал комментарии в соцсетях, участвовал в дискуссиях там же. Когда оказался в Беларуси в 2021-м, его задержали, обвинили по нескольким уголовным статьям (за оскорбление должностных лиц, угрозу применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел). В результате Николаю присудили 4 года лишения свободы. Он полностью отбыл срок. Освободившись, некоторое время оставался в Беларуси, но не чувствовал себя в безопасности. Недавно выехал из страны. В разговоре с «Радыё Свабода» Николай рассказывает о своих «приключениях» за решеткой.
Таблеточка «Диклофенака»
Николай начинает разговор с того, что администрация учреждений, где ему пришлось побывать, знала, что он врач и раньше тоже работал в колонии. Но его сразу предупредили, что свои знания желательно не демонстрировать.
«Самое обидное было, когда я видел, как некоторые тюремные медики, как слепые котята, пытались понять, с чем приходят к ним осужденные. У них не хватало знаний, а для меня эти заболевания казались простыми, мелкими, я мог помочь! Но мне сразу сказали (дословно): «Сунешься в медчасть — твое макало обрубим по самое не хочу». Я видел, как фельдшер просто получал удовольствие от того, что к нему в качестве пациента пришел врач. Когда у меня был ковид, тот фельдшер высокомерно произнес: «С учетом того, что вы врач, вы раскрутили меня на таблеточку диклофенака», — вспоминает Николай.
Собеседник рассказывает, как однажды при встрече с этим фельдшером он безобидно пошутил.
«На мой взгляд, в шутке не было оскорбления, а фельдшер пригрозил: «За такие шуточки напишу на тебя рапорт и поедешь в ШИЗО». Я обратился к нему на «вы» и сказал, что как коллега просто хотел поднять ему настроение. Он ответил: «Все медицинские работники либо за забором, либо в медчасти», — дав понять, что он меня не воспринимает как врача. Скорее всего, у него был какой-то комплекс неполноценности. Возможно, зависть, что не получил высшее медобразование», — вспоминает Николай свой опыт обращения к тюремным медикам.
«Вы нигде не сможете работать, кроме тюрьмы»
Что касается контингента, который работает в медчастях колоний и тюрем, то, по мнению Николая, люди зачастую черствеют, эмоционально выгорают.
«У медиков происходит профессиональная деформация, девиация, они подсознательно копируют поведение осужденных. Раньше я замечал, что еду с ними в общественном транспорте, они в штатском, но внешне производят впечатление уголовников. Копируют жестикуляцию, мимику, жаргон, повадки уголовников. Люди выгорают. Однажды заместитель начальника Департамента исполнения наказаний одной из областей сказал сотрудникам исправительных учреждений: «Вы нигде не сможете работать, кроме тюрьмы», — говорит собеседник.
По мнению Николая, люди привыкают к работе за решеткой, хотя молодые сотрудники сталкиваются с разочарованиями. В учебном заведении вроде Академии МВД учат понятиям «доблесть, честь, достоинство».
«А когда они приходят работать, сталкиваются с обратным. Уйти не дает обязательство выплаты больших денег за бесплатное образование, поэтому включается обратная защитная реакция: человек начинает черстветь и рассуждать: «А зачем я буду добрым и эмпатичным, если все люди очерствели? Какой смысл мне быть эмпатичным? Мне проще быть жестким, твердолобым, толстокожим», — и со временем они привыкают к этому и остаются такими», — рассуждает собеседник.
Если бы сотрудников органов внутренних дел не удерживали большими выплатами за бесплатное образование в учебных заведениях МВД (около 20 тысяч долларов в эквиваленте, если ты не отработаешь по контракту), они уходили бы все, полагает собеседник.
Николай рассказывает, что раньше зарплата у тюремных медиков была выше, чем у гражданских. Но со временем она уравнялась с зарплатами в гражданском здравоохранении, так что особого стимула работать медиком в учреждениях пенитенциарной системы нет. Что касается других сотрудников колоний, то они разные, добавляет собеседник.
«Есть реальные сотрудники — я бы их назвал добросовестные «ябатьки» — это молодые офицеры, родившиеся после 1994 года, которые реальность воспринимают необъективно. Искренне верят, что у нас самая счастливая страна, все хорошо и правильно — как в Северной Корее. Хотя они нам говорят, что необъективно реальность воспринимаем как раз мы.
Есть порядочные офицеры, которые понимают, в каком болоте они живут и работают, — они не выполняют преступные приказы, выполняют свои обязанности, не нарушая закон. На одного такого офицера я смотрел с удивлением — почему он еще не спился? Мне сказали, что он закодировался. Потому что либо спиваются, либо принимают антидепрессанты, нормальному человеку там работать нельзя», — рассуждает Николай.
Он вспоминает, как молодые сотрудники проводили воспитательную работу, читали лекции, перевоспитывали заключенных.
«У начальника отряда — якобы высшее образование (я бы сказал: «верхнее образование»). Он читал нам лекцию про инвалидов. Представляете, он не знает римские цифры: читает «инвалид первой группы и инвалид одиннадцатой группы». Мне кажется, что на уроках истории начальник отряда не присутствовал. Он прочитал в тексте «пакт МолотОва-РиббЕнтропа».
Многие молодые начальники отрядов не любили разговаривать с политическими, потому что те — адекватные, образованные люди, на голову выше их по интеллекту. Сотрудникам хочется поддержать разговор на пристойном уровне, но без связки из нецензурных слов они не могут разговаривать.
Были разные сотрудники: и приличные, и «ябатьки», которые нас считали «заблудшими овечками», а мы их считали «ябатьками». Раньше людям можно было простить — не было интернета, не было откуда черпать информацию, ну, а теперь — это так странно!» — рассуждает Николай.
Самый востребованный врач в колонии
Дефицит медицинских кадров в колониях есть, но Николай полагает, что он не больше, чем в обычных поликлиниках и больницах.
«В штате есть некомплект, но он не критичный. Всегда осужденного может принять фельдшер, но какой бы он ни был хороший, он не заменит врача. Но и врач не всегда может «разрулить» ситуацию, поскольку у него может быть много знаний, а по факту медикаментов почти нет.
Медикаменты только «патриотичные»: в некоторых колониях запрещали получать импортные лекарства, потому что были белорусские. Все от администрации зависит. Формально помощь оказывают, но эти медикаменты без доказанной эффективности.
Особых проблем попасть к терапевту нет. Возможно, есть проблемы с тем, что если ты работаешь в промзоне, при частых «отпрашиваниях» к терапевту и на физиопроцедуры это может отразиться на работе и у тебя могут быть неприятности. Причину найдут», — говорит бывший политзаключенный.
По словам Николая, самый востребованный врач в колонии — стоматолог. По штату во всех медчастях должен быть один стоматолог. Идеально, чтобы их было 2 или 3, но такое вряд ли возможно, рассуждает собеседник.
«В одной колонии я не дождался очереди к стоматологу в течение 5 месяцев, во второй очередь была не больше 2 недель. Я не слышал о разном отношении врачей к политическим и неполитическим, не сталкивался, чтобы к политическим плохо относились. Все, может, зависит от того, сколько человек сидит в колонии и сколько врачей работает», — полагает доктор.
Возможно ли в колониях доведение заключенных до смерти, как было с политзаключенными Витольдом Ашурком, Алесем Пушкиным и другими? Врач отказался это комментировать, так как не знает всех обстоятельств смертей.
«Я был свидетелем, как чуть не умерли два неполитических — все было связано с халатностью местного фельдшера. Я не защищаю тюремных медиков и не обвиняю их. Надо знать конкретную ситуацию. Все могло зависеть от настроения или халатности конкретного медработника в тот момент. Администрация очень боится скандалов, если ее никто не прикрывает. Будет делать все, чтобы этого скандала не было. Не думаю, что кого-то будут доводить до смерти — это маловероятно», — высказал мнение Николай.
Что касается медоборудования, то в некоторых колониях оно неплохое, по мнению медика.
«В одной из колоний я увидел такую медчасть — в Минске не во всех поликлиниках есть такое современное оборудование, поликлиники райцентров там и рядом не стояли! В колонии для рецидивистов давно был закуплен хороший пульмонологический аппарат.
Я думаю, Департамент исполнения наказаний не жалеет на это денег, потому что дешевле сделать профилактику туберкулеза, чем потом его лечить. Так что флюорологические аппараты довольно приличные.
В одну из медчастей был закуплен хороший аппарат УЗИ, был и врач, который мог работать на нем, но не сложилось. Был закуплен хороший аппарат гастрофиброскопии — сначала тоже был специалист, который мог поставить «зонд», но быстро уволился.
Так что оборудование есть. Вопрос — как и кому его использовать?» — задает риторический вопрос медик.
Что касается профессионального уровня: если сравнивать специалиста сельской амбулатории, участкового терапевта из обычной поликлиники и врача из медчасти колонии, то они ничем не отличаются, полагает Николай.
«В плане питания не так все страшно»
Когда помиловали Юрия Зенковича, Сергея Тихановского, Игоря Корнея, Андрея Кузнечика и некоторых других политзаключенных, общественность была поражена, как они похудели — потеряли по 20 килограммов веса. Тихановский и Зенкович даже говорили, что перед освобождением их в течение месяца усиленно «откармливали». Что происходит, неужели люди за решеткой действительно голодают?
«Мои слова может кого-то шокируют, но в плане питания в целом не так все страшно. 20 лет назад солдат в армии кормили гораздо хуже, чем кормят сейчас осужденных.
Когда я был курсантом, не было дня, чтобы у меня не было изжоги. За решеткой ни разу не было ни «изжоги», ни желудочно-кишечных расстройств. Конечно, питание зависит от колонии, чем меньше людей, тем питание качественнее.
Думаю, что знаковых политзаключенных действительно плохо кормили, когда они содержались в одиночках в ПКТ. Еще ведь многое зависит от особенностей организма, щитовидной железы, патологий, обмена веществ. Можно питаться нормально, но из-за постоянной тревожности, пограничного состояния терять вес. Холерик тоже быстрее теряет вес, чем флегматик», — рассуждает врач.
Политические — это контингент, который имеет так называемый «10 профулик». В ПКТ и ШИЗО «отоварка» запрещена. Когда люди находятся в отряде, отовариваться в тюремном магазине им разрешено на 2 базовые величины (84 рубля) в месяц.
«У кого 2 базовые — тот экономит и разумно распределяет небольшие деньги, покупает только полезное. А у кого 5 или 8 базовых, тот только на колу расходует столько же. Мне 2 базовые на «отоварку» хватало. На воле я весил 95 килограммов, был избыток массы тела. Мой идеальный вес 89-92 килограмма, я с таким и вышел на волю. Правда, после 6 месяцев ПКТ я похудел. Порции были маленькие, но качественные, почти домашняя еда.
Если бы была «отоварка», я бы не похудел. За весь срок я всего две посылки получил. Посылку можно растянуть надолго. Некоторые раздербанивали посылку за 2 недели. Нажрутся на ночь, лежат, поглаживая живот: счастье в жрачке», — говорит бывший политзаключенный.
По его словам, в колониях были современные спортзалы с крутыми тренажерами, которыми пользовались приближенные к администрациям и полезные для нее люди. Но туда «политических» не пускали.
«Правда, чтобы попасть в спортзал, предлагали выполнить условия: признать вину, погасить иск и «встать на путь исправления» — ты не должен быть «злостником» (злостным нарушителем режима — РС). Но большинство из «10-го профулика» — «злостники», так что путь к спортивному залу для них закрыт. Изредка можно было погонять мяч на стадионе», — говорит Николай.
«В ПКТ сидел с неадекватом»
На 6 месяцев в помещение камерного типа Николай попал за то, что не захотел мыть туалеты. Администрация колонии прекрасно знала, что он работал в уголовно-исполнительной системе и знает, к чему приведет уборка туалетов — это понижение статуса.
«Начальник отряда говорил, что статусов теперь нет, это все неофициально. И приказал, чтобы я в объяснительной написал, что отказался убирать в умывальнике. Я отказался и тогда на меня составили рапорт, что я не здороваюсь. Разыграли многоходовку, устроили дешевый спектакль. Когда я попал в другую, более строгую колонию, администрация была удивлена: «За что ПКТ на такой срок? А что, в вашей колонии нет оперативников?», — спрашивали у меня.
Николай говорит, что искал позитив в нахождении в ПКТ, радовался тому, что в 21 он ложился спать, а в отряде вторая смена работала до 22. Не было телевизора, прогулка в лучшем случае раз в день, а то и реже. Случались моменты, когда выходил на прогулку и чуть не терял сознание от свежего воздуха, кружилась голова.
«Меня посадили к неадекватному человеку, которого большую часть срока держали в ПКТ, так как в жилой зоне с ним было бы много проблем. С учетом того, что в этой колонии еще оставались «воровские традиции». В первые дни контролеры спрашивали, все ли у меня в порядке. Сначала не понимал, в чем дело, а потом понял, что меня посадили с неадекватом. У него был диагноз — эмоционально-лабильное расстройство личности. Контролеры мне даже сочувствовали, но у меня не было выхода», — говорит Николай.
Что происходит в крытых тюрьмах
Последние несколько месяцев до окончания срока Николай отбывал в крытой тюрьме — как злостный нарушитель режима.
Раньше, чтобы заключенного из колонии отправить в крытую тюрьму, надо быть так называемым «блатным», «шатать режим», «постоянно бодаться с администрацией», объясняет со знанием дела Николай, который работал в колонии для рецидивистов в начале 2000-х.
«Обычно люди сначала в ШИЗО, потом в ПКТ, снова в ШИЗО — им давали шанс. Чтобы попасть в «крытку», надо было очень тяжелое преступление совершить: плюнуть начальнику колонии в лицо, устроить поножовщину, погром. Сейчас иначе. Наверное, есть специальный план, либо «политический» находится под прицелом. Бывает, у человека не было ни ПКТ, ни ШИЗО — а на него объявляют охоту. Мы пытались искать логику — не получилось», — вспоминает Николай.
В крытой тюрьме «отоварка» на 1 базовую (42 рубля), прогулка 1 раз в день. Многое зависит от того, с кем сидишь в камере, так как в «крытке» много эмоционально неуравновешенных, утверждает Николай.
«Со мной однажды сидели трое — все с расстройством личности, от которых колонии избавлялись. Это были уголовники, которые были воспитаны в тяжелых условиях, у них размыты рамки поведения. Полагаю, что у 60% сидящих в «крытках» — эмоционально-лабильное расстройство личности, у них вся жизнь в тюрьмах. Для психиатров в тюрьмах непаханое поле для работы», — убежден врач.
Николай переживал, что у него тоже будет 411 статья УК, который зачастую «шьют» другим политзаключенным — неповиновение администрации колонии, и срок могут продлить. Он признается, что даже ритм сердечный нарушался.
«Морально тяжело было отбывать последние месяцы, так как чтобы человека «прибить», делается это в конце срока. Тяжелый психологический удар — «попить кровь», — говорит собеседник.
Николай провел в Беларуси несколько месяцев после освобождения. Признается, что было тяжело, он чувствовал себя, как сжатая пружина.
«Повсюду красно-зеленые флаги, плакаты, как надо любить милицию и силовые структуры. В одной песне есть слова: «Лагеря меня встречают, лагеря колючей проволокой обнимут» — у меня такое ощущение, что все небо — это один большой Лукашенко, который его обнимает… Я полностью придавлен, я полностью без прав. Убивала еще пассивность молодых людей.
Освободившись из тюрьмы, в Беларуси я начал замечать у себя нарушение сердечного ритма, несмотря на молодой возраст, из-за того, что постоянно находишься в состоянии паранойи и ждешь, что могут найти твой старый коммент и забрать, хотя срок действия статьи закончился. Когда выехал из Беларуси — сердце работает как швейцарские часы. Пока возвращаться точно не хочется», — признается Николай.
«Шинвизе — конченый садист». Один из одиозных начальников колонии Бобруйска перебрался в Германию
Радиоведущий рассказал про внутреннюю кухню ОНТ — и о том, как превратился в политзаключенного
Правозащитники зафиксировали за пять лет более 100 тысяч фактов преследования
Бабарико был страшно счастлив, когда узнал, что стал дедом — его дочь родила в Австралии
Комментарии