Рассказываем, откуда под Полоцком меч гроссмейстера Ливонского ордена и почему исследователя, который его нашел, сегодня не принято упоминать ни в одном из политических лагерей.
На необычную историю нас вывела публикация, которой поделился Национальный исторический архив Беларуси еще летом 2024 года. Архивная редкость — изрисованный старинный меч — как выяснилось, тесно связана с идеологической борьбой в Беларуси в XIX веке и напоминает о незавидной судьбе наивных реакционеров и пропагандистов.
Ксенофонт Говорский
Прежде чем дойти до самого архивного документа, стоит рассказать о его авторе — Ксенофонте Говорском, имя которого сегодня никому ничего не говорит. Но так было далеко не всегда, он был известным журналистом, краеведом и занимался археологическими исследованиями в середине XIX века. Эта статья даже больше о трагической судьбе, чем о том таинственном мече, что попал к нему в руки.
Ильдефонс Говорский, как его звали изначально, родился в семье белорусского униатского священника на территории Литовской епархии, которая тогда охватывала Виленскую и Гродненскую губернии. Образование начал в греко-католической семинарии в Полоцке, а закончил в новосозданной семинарии в Жировичах. Оттуда был направлен учиться в Петербургский университет.
Успехам Говорского в российском университете мешало недостаточное знание русского языка.
После окончания университета Говорский был направлен в Полоцк в огромную по территории Белорусскую греко-униатскую семинарию. В 1839 году на Полоцком соборе униатство было упразднено, а белорусские униаты присоединены к православию. При переходе в православие Говорский получил имя Ксенофонт.
Историк епархии
В 1850 году епархиальное начальство привлекло Говорского к работе по составлению историко-статистического описания Полоцкой епархии, с чего и началась его научно-литературная деятельность, а вслед за ней и общественная.
Очень скоро Говорский убедился, что книг, находившихся в библиотеках семинарии, кадетского корпуса и доминиканского монастыря, было недостаточно для этой работы. Мало что полезного давали польские и русские летописи. Сначала он обратился к частным собраниям мещан, а затем решил искать необходимые источники у местной шляхты.
В 1851 году Говорский, работая с семейными архивами полоцких мещан, обнаружил старинный астрономический прибор XV века, который отправил в Императорское археологическое общество, получив от него предложение о дальнейшем сотрудничестве.
В конце мая 1852 года Говорский подал рапорт, «что для составления историко-статистического описания Полоцкой епархии собрал материалы и добыл из различных источников разнообразные сведения, относящиеся к этому предмету в такой степени, насколько позволяли его средства».
Тем временем, освободившись от занятий в семинарии и не получив пока никакой реакции на поданный рапорт, Говорский решил не терять времени и отправиться в исследовательское путешествие по окрестностям Полоцка. Он намеревался осмотреть древние городища, курганы и другие археологические места, а также поговорить с местными священниками о старинных документах в их семейных архивах.
Первым объектом исследования Говорский выбрал так называемую Ольгердову дорогу, проложенную в древности по приказу великого князя Ольгерда во время его военных походов на Русь.
По историческим свидетельствам, Ольгердова дорога существовала еще при королях Батории и Яне Казимире, правда, до XIX века не сохранилась, но должна была просматриваться. Однако, судя по маршруту Говорского, он слабо представлял, где она проходила.
Дружелюбные паны
Говорский направился в сторону имений помещика Феликса Обромпальского в Бездедовичи и Старый Двор. Он безуспешно расспрашивал крестьян о древних захоронениях, встречавшихся по дороге. Крестьяне говорили, что это могилы «нехристей», воевавших с Полоцком. Большую часть этих захоронений народ называл «волотовками», иногда «шведскими могилами», а некоторые — «лицевскими могилами», что, по мнению Говорского, было искажением слова «рыцарские».
«Лицевские могилы» отличались от других курганов малой высотой. Крестьяне рассказывали, что при их случайном разрытии иногда находили различные железные и серебряные вещи, которые отдавали помещикам или переделывали в хозяйственные инструменты.
По предположению Говорского, в этих могилах могли быть останки убитых в битвах под Полоцком ливонских рыцарей.
Из захоронений, которые встретились по дороге, его внимание привлек могильник, прозванный в народе Бабьей горой. Он буквально весь был усеян человеческими костями, и местами даже были видны целые скелеты, впрочем, не сами кости, а лишь формы костей, которые образовались из слипшегося в плотную массу песка. При нажатии пальцами или легком ударе палкой эти песчаные слепки рассыпались. Говорский посчитал, что это свидетельствует о необычайной древности горы, и отметил ее для дальнейшего изучения.
Конечным пунктом путешествия стала мыза помещика Феликса Обромпальского Старый Двор, расположенная в 19 верстах от Полоцка.
У Обромпальского в это время гостили другие помещики. Воспользовавшись сердечным приемом хозяина и случаем, Говорский поделился с присутствующими своими исследовательскими планами. В разговоре, чтобы придать своей персоне больший вес, он упомянул о сотрудничестве с Императорским археологическим обществом.
Это действительно сыграло свою роль в разговоре с помещиками, и Говорский, по собственному выражению, встретил с их стороны «освещенную готовность и желание» содействовать его поискам «моральными и физическими средствами». Некоторые из них пообещали передать в дар Археологическому обществу различные предметы, найденные в курганах, с указанием времени и места находок.
Меч гроссмейстера
Из обещанных предметов наибольший интерес представлял меч, который, как предполагалось, принадлежал гроссмейстеру Тевтонского ордена Конраду фон Валленроду, жившему во второй половине XIV века и якобы убитому в битве с русскими и литовцами. Правда, сегодня известно, что Валленрод умер в Мариенбурге и вовсе не от меча.
Сам хозяин мызы Феликс Обромпальский показал найденные им при раскопке одного из лицевских курганов возле деревни Волотовка меч и рыцарские доспехи, пообещав подарить их Археологическому обществу. Этот меч Говорский сразу же подверг тщательному осмотру и зарисовал его в натуральную величину со всеми изображениями и надписями.
В целом, гости Обромпальского рассказали много интересного о различных древностях, которые находятся в тех краях. Сам хозяин поделился, как при раскопке одного склона нашли несколько каменных плит, испещренных славянскими надписями. Но особенно Говорского впечатлил рассказ Обромпальского о следах древнего кладбища, обнаруженного на территории его имения. Это кладбище было усеяно камнями разной величины и формы, на некоторых из которых сохранились следы надписей.
На одном из таких камней помещик даже сумел прочитать написанный славянскими буквами текст, который гласил: «Тут схован [имя не упоминается], а с ним любы комон (конь. — НН) чиры пёс и горелка». Говорский почему-то решил, что эта надпись свидетельствует о дохристианском происхождении кладбища. Видимо, ему хотелось прикоснуться к чему-то очень древнему, но он ошибался. Надпись явно была поздней, да и довольно курьезной.
Также внимание Говорского привлекло предание о воине Бое и трех его верных собаках, похороненных вместе с ним. Оно бытовало среди крестьян имения Краснополье Полоцкого уезда.
Гости Обромпальского также рассказали, что в имении Менница Лепельского уезда, принадлежащем помещику Антонию Селяве, находится озеро, которое местные жители считали заколдованным, и о котором существовали интересные предания. В окрестностях этого озера было множество древних курганов, в которых часто находили железные орудия и доспехи, отличавшиеся «как странностью, так и тяжеловесностью». Например, там был найден огромный меч, острый с обеих сторон, равный человеческому росту и настолько тяжелый, что даже сильный мужчина едва мог поднять его одной рукой. На обломке другого меча была заметна надпись на неизвестном языке.
Эти предметы хранились у хозяина имения Антония Селявы, а некоторые — у местного священника. Племянник Селявы Эдуард, выпускник Дерптского университета, который гостил у Обромпальского, выразил желание помочь Говорскому в исследовании как упомянутых курганов, так и курганов в его собственном имении Селищи, что находилось в 50 верстах от Полоцка на дороге к Лепелю и Борисову. Кроме того, Эдуард надеялся убедить дядю пожертвовать найденные в менницких курганах вещи Русскому археологическому обществу.
Рассказы, услышанные в доме Обромпальского, чрезвычайно заинтересовали Говорского, однако, по его мнению, требовали проверки, которую он в эту поездку из-за нехватки времени выполнить не мог, но собирался обязательно сделать это в будущем.
Сабля из могильника
Возвращаясь в Полоцк, Говорский заглянул по дороге в имение Банония (ныне местность недалеко от новополоцкого «Полимира») к помещику Августу Чеховичу, который, как и другие помещики, «с величайшей охотой» согласился при необходимости оказывать содействие его археологическим поискам.
Чехович обратил внимание Говорского на поросший деревьями могильник возле полоцкой дороги и приходской церкви, расположенный на крутом песчаном холме, у подножья которого протекала речка Ушача. Помещик сообщил, что крестьяне всегда находят там старинные серебряные монеты, когда могильник размывает после дождя. Крестьяне считали, что там спрятан клад, который охраняют чары и заклятия, и поэтому боялись его раскапывать, а найденные монеты несли в церковь.
Помещик пообещал Говорскому, что будет содействовать на благо Археологического общества и был готов передать ему старинную саблю, найденную им при раскопках курганов в имении Селище. С этой сабли Говорский сделал рисунок в полный размер и скопировал изображения и надписи, нанесенные на нее.
Говорский был уверен, что в своих археологических исследованиях сможет рассчитывать на содействие местных помещиков. Он увидел в них искреннее желание быть полезными Императорскому археологическому обществу.
Но похоже, что полоцкие помещики быстро поняли, что Говорский — очень наивный человек, который верит любой байке, и, возможно, имели намерение воспользоваться его связями с Петербургом, чтобы сбыть ему за хорошие деньги свой хлам. Говорский совершенно этого не замечал и ничего не подозревал.
Письма в Петербург
29 июня 1852 года Говорский написал руководителю Отделения русской и славянской археологии Императорского археологического общества письмо, в котором изложил основные результаты своей поездки. В конце он сообщал, что многие помещики выразили согласие передать в дар Археологическому обществу старинные вещи и монеты, которые у них были.
К письму Говорский приложил изображения рыцарского меча и старинной сабли, срисованные у помещиков Обромпальского и Чеховича.
Говорский предположил, что меч, на котором была выгравирована монограмма с буквами C. F., украшенная сверху «великомастерской короной» и надписью «Der Vater Des Vaterlands» («Отец Отечества»), принадлежал не гроссмейстеру Тевтонского ордена, а одному из магистров Ливонского ордена, чьи инициалы могли соответствовать этим буквам.
Он считал, что это мог быть Конрад фон Фухтеванге, который был магистром ордена с 1279 по 1281 годы и воевал с жемайтами и земгалами, подвластными полоцким князьям, а значит, и с самими полочанами, которые долгое время оспаривали у ордена придвинские владения. Либо это был Конрад Фитингоф, который был магистром ордена с 1404 по 1413 годы и также воевал с русскими соседями за Ливонию. Но Говорский, полагавший, что грубое и простое оформление меча свидетельствовало о его архаичности, все же склонялся к личности фон Фухтеванге.
«Однако дальнейшие исследования кургана, в котором был найден этот меч, и рассмотрение других предметов, обнаруженных вместе с ним, возможно, приведут к истине», — завершал он свои размышления.
Получив наконец деньги, он продолжил свои исследования в Полоцкой епархии. Несмотря на недостаток специальных знаний и ограниченный кругозор, Говорский все же сумел составить довольно неплохое для своего времени историческое описание епархии.
Он также обращался к властям, чтобы отправить императору на обозрение тот самый меч, саблю, а также 28 монет, найденных в окрестностях Полоцка, но получил отказ. Эти монеты, среди которых была и монета Птолемея XI, отчеканенная в начале II века до н. э. и найденная на берегу реки Начи около погоста Шпаковщина, были переданы им в 1853 году через министра уделов графа Льва Перовского Археологическому обществу. А вот судьба меча и сабли остается неизвестной.
Не крестоносцы, а французы
Опубликованная Национальным историческим архивом Беларуси перерисовка меча, сделанная Говорским, была обнаружена архивисткой Анной Карпеченко.
Перерисовка позволяет оценить, насколько Говорский был некомпетентен в той области, за которую взялся с большим энтузиазмом.
Уже по одному виду шрифта и украшений, срисованных с меча, опытный человек может сказать, что эта вещь ближе к нашему времени, чем к эпохе магистров ордена, которой он ее приписывал.
Интересно, что любители истории довольно быстро выяснили, что это на самом деле за вещь. Оказалось, что точно такие же изображения и надписи имеют баварские офицерские сабли. На лезвии с одной стороны кислотой выгравирован девиз «Für das Vaterland» («За Отечество») и герб Баварского курфюрства над ним, а с другой — девиз «Für den Vater des Vaterlands» («За отца Отечества») и монограмма курфюрста Карла Теодора, который правил с 1777 по 1799 годы.
В Беларусь такая сабля могла попасть во время русско-французской войны 1812 года. Максимилиан I, преемник на баварском престоле Карла Теодора, который не оставил наследников, вырос сиротой во Франции и в своей внешней политике ориентировался на Наполеона. При поддержке Франции Максимилиан стал первым королем Баварии. Правда, эта поддержка дорого обошлась, так как в походе Наполеона против России погибли 30 тысяч баварских солдат и офицеров.
Именно в 1812 году, видимо, сабля и попала в Беларусь, то есть во времена, когда ее увидел Говорский, ей не было даже и ста лет, но он этого не смог понять.
Впрочем, есть одно несоответствие. На рисунке Говорского действительно изображен меч с прямым клинком, острым с обеих сторон, тогда как у сабли клинок изогнут и острый только с одной стороны. Не мог же Говорский настолько ошибиться!
Объяснение этому расхождению, кажется, довольно простое. Если обратить внимание на изображения и надписи на баварской сабле, то они аккуратно вписаны в ширину клинка, тогда как на «мече» Говорского от них осталась узкая полоска между лезвиями, исчезли целые буквы и большие части монограммы и герба. Похоже, что кривой сабельный клинок кто-то специально заточил с обеих сторон, чтобы получился прямой меч.
С какой целью это было сделано, сказать уже сложно, но теперь мы точно знаем, что никакого древнего меча гроссмейстера не было, а был фальсификат под старину. Не исключено, что Говорский получил отказ в показе этих «древностей» императору именно потому, что кто-то из тех, к кому он обращался, был лучше осведомлен в оружии и истории войны 1812 года.
Нелюбимый западнорусист
Ксенофонт Говорский, о котором теперь почти никто не вспоминает ни в национальных кругах, ни в пророссийских, был тем не менее одним из основателей западнорусизма.
Говорский успел побывать редактором журналов в Витебске и Киеве, но в итоге в 1864 году перебрался в столицу родного края, в Вильню, где основал журнал «Вестник Западной России». Его активная деятельность была направлена на укрепление православия, осуждение восстания и восхваление царизма в Северо-Западном крае.
Именно вокруг его журнала сложился круг интеллигенции, которая противостояла польским влияниям и стремилась к единству русского народа, неотъемлемой частью которого считали белорусов. Позже это общественно-политическое течение было названо «западнорусизмом».
Российский литературовед Александр Пыпин, придерживавшийся западнических взглядов и считавший, что Европа должна быть примером для России, писал, что журнал Говорского, защищая «западнорусскую народность», «на деле стал одним из тех друзей, которые хуже врагов».
Как писал Александр Цвикевич, с началом 1868 года, когда в Вильню был назначен уже четвертый с момента недавнего восстания начальник края, генерал Потапов, «Вестник» начинает все больше терять прежний уверенный тон, и на его страницах все чаще начинают проскальзывать нотки разочарования и пессимизма.
Под влиянием этого настроения Говорский начинает с большей внимательностью относиться к «тутэйшему» народу, недовольный отношением центральной власти к местному духовенству, в конце концов, решается заявить, что между прибывшими из России чиновниками и «тутэйшими русскими» не все хорошо.
Через год стало еще хуже, и «Вестник» все больше, все настойчивее начинает жаловаться на «интриги недоброжелателей», на общественную антипатию, на то, что его перестают читать. Признаваться в этом особенно тяжело, ведь он считал за собой немало заслуг и «первым с грозным оружием исторической истины начал громить латинско-польскую пропаганду».
Журнал видит причину в том, что для одних он неприятен как мощный антипод полонизма, для других — своим православным направлением; либералы и нигилисты не любят его за «печатные дерзости», а влиятельные люди — за грубый тон.
Потеря идеологической почвы под ногами и общественной поддержки, видимо, сильно ударила по ментальному состоянию редактора. С 1870 года Ксенофонт Говорский отошел от руководства журналом по причине «тяжелой душевной болезни».
20 мая 1871 года он умер, вместе с ним закрылся и «Вестник Западной России», прекративший существование в июне. «Виленский Вестник» посвятил смерти борца за русский мир 10 строк хроники, а «Литовские епархиальные ведомости» — ровно три строки.
Сегодня имя любителя русского мира надежно забыто его же соратниками, а для нас служит напоминанием о недолговечности сияния таких одиозных звезд.
Комментарии