Белоруска: У меня воюет любимый, и я живу с тем, что представляю его смерть
Белоруска Арина Коршунова волонтерит в Украине с самого начала войны. Девушка говорит, что это нужно в первую очередь ей самой — чтобы бороться со стрессом и ощущать, что делаешь что-то полезное. В разговоре с «Солидарностью» собеседница рассказала, почему не хочет уезжать из Украины, что помогает «переносить» эмиграцию и войну и как жить с ощущением, что каждый день кто-то из близких может погибнуть.
Арина уехала из Беларуси в Украину летом 2021 года. Это произошло из-за преследования КГБ. Во время протестов девушка ходила на марши, писала письма политзаключенным, участвовала в различных активностях. Также она, в знак поддержки с репрессированными студентами и преподавателями, по собственной воле отчислилась с 4 курса БГУ.
В Украине Арина три года проработала в независимом медиа, где научилась создавать видеоконтент. Эти навыки помогают ей и в волонтерской работе. Белоруска создает социальные ролики для украинских фондов, чтобы собирать деньги в поддержку армии.
Арина объясняет, что сейчас сложилась такая ситуация, когда государство не может обеспечить все потребности военнослужащих. Поэтому донаты стали в Украине почти бытовым делом:
— Это абсолютно нормально — проснуться, выпить кофе и сделать донат. И нужно вдохновить человека на это [специальным контентом]. Иногда для создания контента нужен только ноутбук, а бывает — нужно куда-то съездить, с кем-то познакомиться. Иногда это поездки на фронт.
Девушка помогает не только фондам, но и непосредственно военным подразделениям, когда нужно создать видео из снятого в бою или с дронов материала. Также вместе с друзьями организует отдельные сборы для белорусских воинов — например, когда есть потребность в технике или в ремонте.
«Не было другого пути»
Начало войны Арина встретила в Ивано-Франковске — тогда она жила в этом городе. Сразу же начала помогать как волонтер. Три месяца готовила еду для беженцев. После, в 2023 году, ездила на разбор завалов в Черниговской области, которую атаковали ракетами из Беларуси.
— Это был даже не вопрос морали, а желание приложить куда-нибудь энергию, которая создавалась из-за стресса, — объясняет собеседница «Солидарности». — Не было другого пути. Хотелось что-то делать, чувствовать себя хотя бы небезполезно. Не было даже мыслей — помогать или не помогать. Ну чем еще заниматься?
Через волонтерство Арина расширила круг знакомств и многим рассказывала про Беларусь:
— Тогда меня это очень поддержало. Ведь белорусов ненавидели за страшное разрешение атаковать с территории нашей страны. И у меня была необходимость рассказывать, что есть и другие белорусы. Многие украинцы понимали разницу еще с 2020 года, но многие не знали, и новая информация стала действительно шокирующей.
Теперь, отмечает Арина, отношение украинцев к белорусам меняется. Девушка говорит, что видит окно возможностей, которое открылось:
— Небольшое окно — такая форточка. Потому что наконец можно чаще заявлять о себе. Конечно, в публичном пространстве мало кто [из украинцев] скажет, что он хорошо относится к белорусам — это все еще довольно табуированная тема.
Но есть и такие люди, которые открыто рассказывают, что они сотрудничают с белорусами, с демократическими силами, активистами, бойцами. Благодаря этому наша репутация не упала совсем в ничто.
Теперь Арина живет в Киеве и, кроме создания контента, волонтерит в реабилитационном центре «Ланка». Его основала белорусская правозащитница Татьяна Гацура-Яворская. В центре проходят реабилитацию после ранений иностранные воины, в том числе и белорусы. Поддержка волонтеров необходима, чтобы общаться с военнослужащими, помогать им в бытовых вопросах.
Полтора года в психотерапии
Собеседница «Солидарности» признается, что жизнь на грани с войной сказывается на психологическом состоянии. Она описывает свои чувства как размытый, фоновый страх. Иногда случаются панические атаки. Из-за этого Арина последние полтора года непрерывно в психотерапии:
— Я не могу сказать, что видела что-то страшное. Потому что есть большое количество людей, которые на фронте провели много времени, и там действительно ужасные вещи.
Я просто проживаю, как и все, такую же горе. У меня также погибают друзья — и знакомые, и близкие. Я также слышу взрывы и тревоги. Я также отслеживаю по новостям горе людей.
Я бываю на кладбищах, вижу флаги — а на каждых похоронах солдат стоит флаг. И бывают кладбища, где от этих флагов не видно неба.
За свою безопасность не боишься — боишься, что что-то случится с другими. У меня воюет любимый человек, и я живу с тем, что представляю его смерть. Потому что мысли лезут и лезут. И мои дорогие друзья служат — я боюсь за их жизнь и судьбу. Проверяешь, все ли на связи, пишут — не пишут. (Буквально через три часа после интервью «Солидарности» Арина узнала про смерть друга, — С.).
Девушка вспоминает, что в начале войны не было страха. Была максимальная консолидация, взаимоподдержка, понимание. Сейчас намного страшнее — потому что не видно перспектив, говорит она.
— И есть еще не страх, а просто такое отчаяние. Оно ползет вот отсюда — из-за отсутствия какого-то нормального будущего. Нормализованного. Где у меня семья, дом — вот этого я совсем не вижу для себя пока что. И друзья тоже не могут себе такое представить. Мне хотелось бы для нас лучшей жизни, и мне очень жаль, что такое происходит.
Я все время себе напоминаю, что это ненормальные условия и мы в них еще нормально справляемся на самом деле. Но вот это переживание за будущее — за свое, за общее, за наши страны, — оно присутствует.
Что нас ждет? Нет уверенности, нет планов. Есть краткосрочный импакт, который мы создаем закрытием волонтерских задач. Мы довольны тем, что делаем изо дня в день, но абсолютно нет никакой веры в то, что через два, через три года мы все еще будем хотя бы жить.
«Есть 140 миллионов людей, которые занимаются плохим. Поэтому мне нужно стараться»
— Но я, честно говоря, когда приезжаю к знакомым куда-то в Польшу, всегда рассказываю, что в целом, в балансе эмоций, мы живем не хуже, чем они. Просто у нас намного больше ужаса, и поэтому самые обычные вещи вызывают у меня намного больше счастья, чем это вызывает у них. Такие эмоциональные качели получаются.
Например, встречи с друзьями по хорошему поводу, какое-то замечательное событие, путешествие, встреча с любимым — вот обычные, казалось бы, вещи вызывают такое восхищение, что оно балансирует эти страх и апатию.
Арина говорит, что подобные ощущения дает ей и волонтерская деятельность:
— Наверное, моя мотивация вообще в этих гормонах счастья, которые выплескиваются от того, что ты что-то сделал. Я не то чтобы эгоистка, но понимаю, что это именно мне нужно. Мне нужно что-то сделать, чтобы чувствовать себя нормально. Чтобы уложиться в баланс.
Есть плохое в мире, есть хорошее. Мне нужно поддержать баланс хорошего. Потому что плохого и так очень много. И есть 140 миллионов людей, которые занимаются плохим. Поэтому мне нужно стараться.
Без Беларуси не справилась бы
Пожалуй, самое главное, что помогает «вынести» эмиграцию и войну — это связи с Беларусью, со своими традициями и культурой, говорит Арина. В эмиграции она старается их сохранять и углублять.
— Я несу белорусскость, стараюсь всем рассказывать и быть хорошим примером. К сожалению, я не совсем успела получить тот культурный пласт, который могла, в Беларуси. Я уже там начала говорить по-белорусски, интересоваться историей и культурой, ездить по стране, но мне не хватило.
Здесь, в Украине, люди намного больше погружены в традиции, особенно после начала войны. Некоторые явления даже превратились в поп-культуру — украшение, одежда, традиционная музыка, праздники. И на фоне того, как они крепко стоят на собственной культурной почве, я себя довольно бедно ощущаю. У меня есть потребность искать белорусское.
Девушка рассказывает, что слушает белорусские песни, плетет «пауков», вместе с друзьями устраивает праздники в народных традициях:
— Мы как бы развлекаемся — но это такая потребность: создать в этом всем украинском свое белорусское культурное окружение. К нам приходят друзья-украинцы, им тоже интересно. К тому же у них довольно часто не было возможности встретить носителя белорусской культуры. Были русифицированные белорусы в их жизни, и поэтому, когда ты хотя бы по-белорусски начинаешь говорить, то для них это шок.
На самом деле я думаю, что без этой связи с Беларусью я бы не справилась. Здесь происходят страшные вещи. Но самоидентификация себя как белоруски помогает иногда включать состояние наблюдателя. Я белоруска и все же не украинка. Я хоть и переживаю весь этот ужас, но у меня есть еще моя страна, есть о чем подумать.
«Если ехать куда-то отдыхать — так там нечего делать»
Несмотря на все сложности, связанные с войной, Арина говорит, что не представляет, что уедет в другую, более спокойную страну.
— Я не вижу себя еще где-то. Я, наверное, уже не смогу. Спасибо судьбе, я много путешествовала — часто бываю в Польше, видела юг Европы, Америку. Но у меня сейчас такое состояние — все равно нужно действовать. Нужно хоть куда себя приложить, пока этот ужас происходит. Если ехать куда-то отдыхать — так там нечего делать. Я выбираю быть здесь абсолютно осознанно.
Я всегда возвращаюсь в Украину с приятным чувством, что мне здесь все близко. Это для меня еще не дом. Все еще сакральное чувство дома — в Беларуси. Но мне здесь хорошо. Я сама строю вокруг себя такое пространство — материальное, окружение, работу, — чтобы здесь было приятно находиться.
Человек привыкает. Я уверена, что снаружи это все выглядит гораздо хуже, чем есть на самом деле. То же самое и на протестах было. Я всем говорю, что можно приехать, поволонтерить, посмотреть, как мы здесь живем. Здесь не Освенцим — работают кофейни, все еще лучшая кухня в мире, очень много чего веселого, классного, путешествия, концерты. Карпаты все еще стоят, Одесса плещется. Просто какая-то такая нить юмора через все это — и печали, непонимания.
И еще я заметила такую вещь: если украинцам сейчас задать вопрос «Как ты?», то они ответят более стабильно, чем люди из Европы. Потому что людям из Европы труднее сейчас, у них это еще не началось.
Комментарии