Поэт Виталь Рыжков о звании секс-символа поэзии, батле с Найденовым, Корже и Тихановской
Поэт и хип-хоп-артист Виталь Рыжков вернулся на сцену после почти 10‑летнего перерыва. И как — сразу с серией концертов-стенд-апов по Европе. Литва, Польша, Кипр — список стран еще будет дополняться.
В преддверии первых европейских гастролей «Наша Ніва» поговорила с Виталием о его внутренней трансформации за время отсутствия на сцене и годы эмиграции, о будущем альбоме, Максе Корже и Светлане Тихановской, деньгах, актуальном секс-символе белорусской поэзии, о том, почему он совсем не голосовал в 2020 году и каким видит белорусский характер.
Виталю Рыжкову 39 лет, он родом из Могилева. Получил инженерное образование в Белорусско-российском университете в Могилеве. Лауреат премии «Залаты апостраф» журнала «Дзеяслоў», победитель конкурса для переводчиков имени Карлоса Шермана, победитель слэмов на международных фестивалях, лауреат премии «Дэбют» имени Богдановича за книгу поэзии «Дзверы, замкнёныя на ключы». С 13 лет начал пробовать себя в рэпе. Как хип-хоп исполнитель выступает под ником Angst, а также в составе группы Belaroots. Виталь переводил на белорусский язык книги Эдгара Аллана По и Виктора Мартиновича, стихотворения Владимира Маяковского и Сергея Жадана, а также писал тексты белорусским музыкантам. С 2022 года живет и работает в эмиграции.
«Происходит грызня и чуть ли не драки за денежные премии, лауреатство, творческие гранты»
«Наша Ніва»: Спросим сразу про анонсированный тобой европейский тур, таких масштабных у тебя еще не было. Как это ощущается?
Виталь Рыжков: Есть небольшой тремор, потому что я все же не самый медийный литератор, не заслуженный, так скажем, не так много материала за свою жизнь выдал под своим именем. Плюс у меня был почти 10‑летний перерыв в творчестве, и люди, которые меня знают и помнят, в моем представлении, живут где-то в 2015 году.
Есть мысль, что было бы классно, чтобы такой тур состоялся, когда мне было 25‑30 лет. Когда я был моложе и в прайме, как сегодня говорят: получал какие-то премии, когда еще продавалась и переиздавалась моя книга. Сегодня, по сути, из радостей творческого человека у меня осталась только радость самого творчества.
Мне уже очень давно не так интересно выступить, не так интересно опубликоваться, а интересно что-то придумать, создать. А для этого не надо особо никуда ездить и слышать аплодисменты в зале.
Но все же в этом году было 20 лет, как я впервые вышел с поэзией на сцену, и мне хочется испытать себя чем-то новым — на гастролях будет не просто чтение стихов, а почти полноценный моноспектакль, такой себе поэтический стендап.
Что-то подобное устраивал в середине XIX века Эдгар По, пишут, что это пользовалось бешеным успехом.
У меня назрело наблюдение, что литературный процесс на сегодня имеет определенные перекосы. За редким исключением, почти нет регулярных сольных встреч с авторами, но есть сборные вечеринки и фестивали, где у каждого всего 10‑15 минут на выступление, и это часто единственная возможность выступить. Может быть, кто-то и получает гонорар, но чаще всего — это бесплатно или за дорогу.
Вопрос окупаемости творческой деятельности поднимать просто больно: в отсутствие возможности получить хоть какие-нибудь приличные деньги за выступления и книги, происходит грызня и чуть ли не драки за денежные премии, лауреатство, творческие гранты…
Думается, сейчас нужно прилагать усилия и самим авторам, и организаторам, чтобы сбалансировать этот процесс, хотя формат «сборных солянок» и может выглядеть комфортным для тех, кто посещает фестивальные мероприятия: никто не успевает надоесть во время выступления, немножко подождал — и уже следующий автор. Как тикток листаешь.
Вот я со своей стороны и стараюсь по крайней мере попытаться показать, что стоит делать сольные выступления. Беря ответственность за расходы, связанные с арендой помещений, рекламой, дорогой, проживанием, которые закладываются в билеты, либо оплачиваются из собственного кармана.
«НН»: Недавно подобный формат опробовали Никита Найденов с актером Павлом Городницким, который сделал по его стихам моноспектакль «Мужчыны плачуць». Тебе понравилось?
ВР: И да, и нет. С одной стороны, мне было очень интересно и приятно послушать тексты Никиты в другом исполнении. С другой стороны, я представлял себя на месте автора и слышал, что где-то на премьерном показе не хватает воздуха, где-то слишком быстро, где-то строчка выскочила, где-то рифма подзабылась. А поскольку свежие стихи Никиты я читал до премьеры «Мужчыны плачуць», я за него переживал как за коллегу, чувствовал все иголки, на которых он сидел во время мероприятия.
«НН»: В 2016 году у вас с Найденовым был конфликт по итогам премии «Дэбют», которым Никита был недоволен — он вызвал тебя на батл как члена жюри, но тот так и не состоялся. Ты в свою очередь назвал Найденова «слабаком». Вы давно помирились?
ВР: Для читателей «Нашай Нівы» напомню, что тогда произошла ситуация, когда во время премии «Дэбют» весь совет жюри, в которой были в том числе бывшие «дебютанты» включая меня, коллегиально принял решение, что в 2016 году все становятся победителями, без одного лауреата или лауреатки. И Анхела Эспиноса Руис, и Никита Найденов, и Алесь Плотка. Никто из них не был объявлен лауреатом, но все они получили денежные призы. Это очень ударило по амбициям авторов.
Кажется, мягче всего высказалась Анхела Эспиноса, которая сказала: «Ой, дали бы кому-нибудь уже из ребят». Видимо, она почувствовала, что они очень хотели сатисфакции своего дебюта.
Никита на следующий день вызвал трех человек на рэп-батл, один из них не был в жюри и не был лауреатом. Батл не состоялся, мы поссорились, но через несколько месяцев возобновили коммуникацию по инициативе Найденова. Он объяснил, что на эмоциях неправильно прочитал мое требование — участвовать в батле только при условии, что Никита вернет деньги фонду «Вяртанне», выплаченные ему за книгу в качестве премии. А он перекрутил так, будто эти деньги я требую себе.
Но нет, моя логика была такова: ты и берешь деньги за «несправедливый» «Дэбют» и еще хайпишь, борешься с членами жюри и основателем премии… Как бы и обиделся, и принял награду, и полез в драку — что-то здесь лишнее.
Надо признать, что «слабак» — это самое мягкое, что услышал бы Найденов в свой адрес, если бы рэп-батл все же состоялся. Текст у меня был подготовлен, и один раунд длился бы минут 15 — там была целая поэма. Но оно бы выглядело так, что лирик батлится против рэпера. Потому что в батл-рэпе дозволено упоминать и родных, и девушек, и мать. Это было бы абсолютно неделикатно, кого-то бы неприятно шокировало. А в ответ мне Никита бы говорил аккуратно: «Усё гэта добра, Віталь, але ведаеш, ёсць адна дэталь…». Поэтому все к лучшему.
Кстати, выступая на недавнем бенефисе Сергея Башлыкевича, я посвятил Никите пару строк в своем куплете, а он мне ответил в своем. Мы делали реновацию куплетов песни «О, Купала» втроем: я, Найденов и Ленкевич. Я шутливо просил в своем тексте, чтобы тату-мастер набил мне Купал на теле. Упомянул там и о том, что в одном из мест мне можно набить портрет Никиты Найденова. Строки дословно звучали так: «А вось тут я хачу, каб быў Мікіта Найдзёнаў. Ну… Каб ён сам перадзёрнуў». Первые ряды слушателей просто легли от смеха.
Никита же ответил, что кто-то из нас злоупотребляет бифштексом, а кто-то все еще очень секси. Микробатл для закрытия гештальта, хоть что-то живое.
«Из высокой, художественной литературы я ушел, можно сказать, в литературное ремесло»
«НН»: Мы должны были уже обсуждать и твой рэп-альбом, но процесс затягивается — что является главным тормозом?
ВР: Деньги. Рэп, хоть и самый демократичный и дешевый по записи жанр, все равно требует затрат. Это и приобретение битов, это походы на студию, миксование, работа с видеоконтентом — за все надо платить людям.
Себестоимость самого дешевого трека — минимум 300 евро. А у меня планируется около десяти.
У меня, кстати, осталась часть битов от украинского битмейкера, которые я покупал раньше с запасом. Автор, Дима Kurguz, сейчас отошел от творчества и служит в украинской полиции.
Но у битов есть свойство устаревать со временем. Хотя сегодня это не проблема — появилось много сервисов, где от пяти евро и до бесконечности можно покупать биты чуть ли не у мировых звезд индустрии.
К тому же нашелся один белорус — Степан, с которым я обязательно посотрудничаю. Это очень светлый человек, поэтому и его биты тоже светлые, и
мне хочется, несмотря на непростую атмосферу, в которой мы живем, записать менее самокопательский рэп. Чтобы был трек, который бы мог стать фоном для улицы, когда ты гуляешь в наушниках или когда убираешься дома. Чтобы он был легкий и, может быть, инфантильный, как Lofi Hip Hop Radio.
«НН»: Литература и музыка для тебя остаются хобби, но чем ты зарабатываешь на жизнь в Варшаве?
ВР: Из того, что могу сказать, за последние годы я поучаствовал в создании много какого контента — развлекательного и публицистического, в основном, связанного с видео. Я там выступал как сценарист, сонграйтер, редактор, консультант и даже иногда режиссер. Из высокой, художественной литературы, которая требует вдохновения и интенсивной работы, я ушел, можно сказать, в литературное ремесло. Получилось сделать очень много классных штук, за которые не стыдно. Но перечислять конкретные проекты я не хочу по причине предварительных договоренностей с другими участниками этих проектов.
«НН»: Как у тебя с друзьями и родственниками — со всеми на одной волне, или кто-то отпал из-за расхождения в политических взглядах?
ВР: На 90‑95 процентов все контакты сохранились. Но есть 5‑10 процентов — они, зная, что я в эмиграции, с осторожностью и меньше поддерживают контакт. Буквально с двумя человеками я прервал или сократил диалог из-за разницы во взглядах. С одним из них до 2020 года еще можно было разговаривать о судьбах белорусского языка и белорусчины, но после стало невозможно. Со вторым контакт продолжается, но мы просто не затрагиваем тему политики, потому что человек читает другие каналы, видит другую аналитику и не планирует перепроверять информацию или слушать другое мнение.
«Давайте назначим нового секс-символа!»
«НН»: Тебя называли и секс-символом, и Джимом Моррисоном отечественной литературы, и героем эротических грез филологических дев…
ВР: Камон, дядьке уже под 40! (улыбается). Давайте назначим нового секс-символа!
«НН»: Кто таковым является для тебя?
ВР: Ну, я не разбираюсь в мужской сексуальности. А среди девушек — боюсь, их пары или партнеры как-то неправильно среагируют на мое заявление. Или пусть это будет Никита Найденов — ну… чтобы ему было приятно!
«НН»: А твое сердце сегодня свободно или нет? Личную жизнь ты никогда особо не светил…
ВР: Я — бобыль, как назвали бы неженатого мужчину моего возраста в обеих деревнях моих бабушек. Мощный и самодостаточный бобыль.
«НН»: Мать раньше с тобой поднимала тему женитьбы, а как сейчас?
ВР: Слава Богу, это закончилось лет с 10 назад. У меня получилось отстоять позицию, что я не против, чтобы это произошло, но пусть оно произойдет без пушинга, без прессинга, без давления, особенно со стороны будущей свекрови.
«НН»: Ты как-то хвастался, что любишь готовить и у тебя хорошо получается. Что последнее вкусное нахимичил?
ВР: Стейк со спаржей. Оказалось, на контрасте со Слонимским мясокомбинатом в польском магазине «Бедронка» стейки и дешевле, и немножечко качественнее. С ними легко справляться. Я и друзей подучил, какие манипуляции проводить с теми или иными частями коровы, чтобы это все не превращалось в подошву. Тут надо помнить, что принцип «горячее сырым не бывает» — это не шутка, не ирония и не преувеличение. А отдых в 5‑10 минут нужен не только вам каждый час в течение рабочего дня, но и стейку.
«НН»: Что в тебе изменилось за последние годы, за время в эмиграции?
ВР: Полагаю, что я, наверное, чаще позволяю себе принимать свой внутренний инь-ян.
Я не только беленький пухнатенький котик, как белорусы на картинах Ольги Якубовской, но и где-то такой травмировано-токсичненький, саркастичненький, может быть, с чудаковатым чувством юмора, которое не все сразу понимают, потому что некоторые мои шутки еще с 2000-х, а потому уже устарели с точки зрения этики.
Но не позволяю себе, конечно, завязнуть в контексте прошлой эпохи, как в сериале «Клиника» персонаж доктор Келсо, который принципиально называл молодых сотрудниц «милочками», и это их очень оскорбляло.
«Связь с контекстом внутрибелорусским теряется уже за полгода»
«НН»: Считается, что творческому человеку, особенно если он работает со словом, эмиграция дается тяжелее, чем другим — ты отрываешься от контекста, языковой среды, беднеешь на слова без родной земли под ногами.
ВР: Я тоже так думаю. Связь с контекстом внутрибелорусским теряется, я бы сказал, уже за полгода. В течение этого времени ты уже не просыпаешься из-за того, что у тебя лифт открылся на этаже как-то аномально рано. Не прижимаешь к голове ушки, как котик, проходя мимо патрульных. Имеешь возможность не чистить переписки. Полгода легко-вольно подышав, перестав бояться проходить мимо полиции, не вздрагивая, когда заворачивает какой-нибудь бусик, не подпрыгивая от сирены, ты так или иначе теряешь контекст.
Мы образуем свой контекст — эмигрантский. Не мы первые — то же делала эмиграция после распада Советского Союза в 90-е, которая частично продолжилась в 2000-е. Или раньше послевоенная эмиграция, межвоенная эмиграция, эмиграция во времена царизма. И далеко не все возвращались с американскими деньгами и ставили себе сруб в Любчицах — многие сознательно оставались за границей и распускались в других диаспорах.
У них были и есть свои журналы, газеты, свой литературный процесс. Но названия вроде «Конадні» или «Баявая ўскалось» внутри Беларуси известны разве что специалистам. Мы о них, живя в Беларуси и даже изредка общаясь с детьми и внуками прежней эмиграции, мало что знали. И вот уже мы сейчас тоже неминуемо движемся в такое же забвение, если говорить о взгляде изнутри страны. Хорошо это или плохо? Как есть. Мы живем жизнь в то время, в котором живем.
Обратил внимание, что адресатами своего творчества я воспринимаю людей, которые рядом, которые тоже живут в эмиграции. Взять тот же трек «Люстэрка», который мы записали с рэпером Лайтовым из Беларуси. Трек является реакцией на все эмигрантские песни о том, «што мы вернемся» — как пел Винсент или Лявон Вольский. Все эти «дом, дом, дом, дамоў на Каляды, хутка паедзем дадому». Мне захотелось высказаться на эту тему иначе — песня начинается резкими словами: «Задралі вы ныць!». Ну, и стихи со строками, которые не слишком подогревают надежду: «Мы ніколі не вернемся сабою ранейшымі», «Спіць уся Беларусь, то і ты спі».
«НН»: Ты выделил для себя творчество Лайтового. А кто еще тебе из свежей крови нравится, кто для тебя топ и из музыки, и из литературы?
ВР: Из хип-хопа я бы еще отметил борзого исполнителя с никнэймом Navalach. Люблю провокацию, не считаю, что белорусская культура должна быть гладенькой, мягонькой, беленькой. Имеет место быть и какое-то нарушение границ, провокация, сознательное хулиганство, иначе будет совсем скучно, и мы превратимся в школьный учебник по беллит, составленный теми, кто как будто ненавидит белорусскую литературу.
Еще хочу отметить проект Uladz, который отпочковался от группы «Бачу ўпершыню». Недавно у него вышел трек про «Кэш-кліп тэчкі». Я хотел бы, чтобы было больше такого белорусского поп-рока, поп-панка, поп-чего-угодно, который было бы трудно выкинуть из головы. Хочу такой хитовости перспективной.
Хочу еще надеяться, что из молодых вернется к творчеству Lear. Мне просто нравится, что это поп, который не хочет быть глуповатым, это поп, который рефлексирует, ищет интересную эмоцию, либо неожиданную рифму, образ.
Что касается литературы, очень надеюсь, что у замечательной поэтессы Анны Шакель напишется следующая книга.
«Нельзя рассуждать, что мы могли бы как-то назревшее отменить, остаться в своем тепленьком, НГО-шном мирке ходить на лавандовый раф и миленько устраивать мероприятия»
«НН»: Есть мнение среди некоторых людей, мол, а зачем был тот 2020-й, сидели бы тихо, и было бы куда полезнее — дальше бы концерты устраивались, краудфандинги работали бы, площадки жили и так далее. Что ты на этот счет думаешь?
ВР: Я не считаю, что у нас такая сильная субъектность относительно времени, в котором мы живем. Так же можно сказать обо всем — дойти до восстания Костюшко, начать обвинять филоматов-филaретов в 1831 году — если бы не эти виленские студенты, не было бы следующих репрессий. Если бы не определенная группа польских, виленских и (страшно произнести) литвинских патриотов, не подняли бы восстание 1863 года, и не было бы Муравьева-вешателя…
Нельзя рассуждать такими категориями, что мы могли бы как-то назревшее отменить, закэнселить, отказаться, остаться в своем тепленьком, НГО-шном мирке третьесекторном, ходить на лавандовый раф в литературные кофейни и миленько устраивать мероприятия там, где мы их устраивали, и попадать даже время от времени в государственные учреждения.
«НН»: Ну, тебя в определенный момент на сайте Могилевского облисполкома даже рекламировали.
ВР: Разрешили выступить аж во дворике драмтеатра областного! Об этом, кстати, немножко ведется речь в моем поэтическом стендапе «Прэзентацыя», который я везу в города Европы. Микроспойлер вам.
Если подытожить, это не мы своими стишками и песнями так влияли на реальность, а такое время случилось с нами всеми. Как случаются помимо нашего желания войны, наши частные форс-мажоры, наши разводы, случайные смерти, катастрофы, бедность и предательства.
Мы живем в те времена, в которые живем, и нельзя вернуться в прошлое по методу Терминатора. Жалеть о чем-то — контрпродуктивно, как говорил Гарри Поттер после принятия эликсира удачи.
«Мы не отличаем критику от критиканства и начинаем просто гонять своих сраными вениками»
«НН»: Давай теперь пробежимся по некоторым персонам и скандальчикам — и ты поделишься своим мнением на этот счет?
Начнем с Макса Коржа, его туманности в высказываниях и последствий варшавского концерта.
ВР: Отмечу, что вопросы о высказываниях, действиях или их последствиях лучше задавать их непосредственным авторам. Мнение, конечно, как дырка в одном месте, есть у каждого, но я не выбираю себе роль арбитра в жизни людей, с которыми я даже не знаком лично. Я тоже присутствовал на стадионе, и это был мой третий концерт Макса Коржа в жизни. Для меня интересно наблюдать за его путем как за явлением.
Завидую по-своему бизнес-модели под названием «Макс Корж», которая не зависит ни от медиа, ни от институций, а только от конкретного потребителя.
Что касается его высказываний: если ты просишь стадион кричать «Останови войну!», я считаю, стоит поставить запятую и сказать, к кому ты обращаешься. Потому что разные стороны трактуют это в свою пользу, как уже случилось с песней со строкой «Прав тот, кто защищает свой дом». Тем более, песни звучат по-русски.
Макс Корж — это такой стадионный вид спорта, где все болеют за движ. И, да, во время этого спортивно-музыкального мероприятия в Варшаве произошли определенные эксцессы и столкновения с законом и польским государством. Ровно, как иногда бывает на любых других крупных спортивных мероприятиях.
Должен ли был Макс Корж как-то вступиться за своих или извиниться? Отвечает ли он за поведение случайной группы молодежи из разных стран в огромной толпе? Может, тогда нужна какая-то договоренность, когда творец приравнивается к футбольной команде, которую наказывают за ненадлежащее поведение фанатов. Тогда должны были бы извиняться и быть наказанными, например, The Prodigy или другие исполнители, когда у них на концерте передавили людей до смерти.
Должны ли были быть как-то наказаны за дождь и трагедию выступающие на «Пивном фесте» у метро «Немига» в 1999 году. Очень полемический вопрос, который надо рассматривать со многих сторон.
«НН»: Светлана Алексиевич и приоритет для нее русского языка, а также любовь к российским писателям — стрем или норм?
ВР: Да в целом норм, просто это не норм для меня лично. Меня, знаете, чем в последний раз попрекали? Мол, я тот самый, кто сделал такой большой вклад в белорусскую литературу, переведя три книги Мартиновича на белорусский язык. Конечно, это был сарказм. Всегда найдутся белорусы святее святых, радикальнее радикалов и мудрее мудрецов.
Русскоязычным авторам, которые пользуются нашей версией русского языка, «belarusian russian», есть место в наше время и в нашем контексте.
«НН»: Сергей Михалок и концерты совсем без огонька в глазах и движениях — ок или нет?
ВР: Относительно моих 19 лет, я думаю, и у меня самого в 39 тоже нет прежнего огонька в глазах. Я не понимаю тех, кто отправляет ветеранов белорусской сцены на пенсию. Не хватает огонька — больше не иди на концерт.
Скажем так, надо быть в их шкуре, в их теле, в их голове, знать, есть ли у них возможность уйти на творческий покой, есть ли у них золотая подушка под задницей. Подозреваю, что у многих нет, иначе вряд ли бы они играли.
Если твои песни, которые ты поешь без огонька, все равно можно продавать и зарабатывать не только себе и семье, но еще нескольким музыкантам, нескольким организаторам, нескольким маркетологам, нескольким площадкам, то почему бы этого не делать?
Я сам благодарен Михалку за те пять-десять песен, которые в моем сердце, которые вызвали во мне мурашки и поддержали в те времена, когда они появились. Благодарен за «Зорачкі», «Ты моя», «Грай» и многое другое.
«НН»: Ты злился, когда задержали Nizkiz, с которыми вы земляки и для которых ты переводил песню?
ВР: Мы виделись с Сашей незадолго до того, как это произошло. Мы все же не просто из одного города, с кем-то из них — из соседних подъездов, из одной школы. И одна из самых моих любимых песен, которую я переводил для них с русского на белорусский — как раз их «Цяпер і далей». Оригинал мало кто слышал.
У ребят были свои причины и обстоятельства действовать так, как они действовали. Надеюсь, что все у них будет хорошо. Помню, когда их задержали, начался такой виктимблейминг, мол, сами виноваты, вы же ездили на гастроли за границу, а вы же знали, что да как… Вот это меня немного вывело из себя.
Мне на этом моменте нашего разговора, абсолютно внезапно хочется прокомментировать приметы времени, которые я отмечаю. Они говорят о кризисе солидарности белорусского общества. О какой-то поляризации, распаде. И это ровно то, чего от нас всегда хотели — чтобы мы сидели поодиночке, по домам, желательно, под домашними арестами и критиковали друг друга.
Критиковать можно, просто у нас есть такая болезнь, что мы не отличаем критику от критиканства и начинаем просто гонять своих сраными вениками.
«НН»: Читал ли ты книгу Павла Антипова «Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать»? Там о тебе, в частности, написано, что Рыжков любил сам найти проблему и страдать по этому поводу. Это так?
ВР: Мне Павел еще до выхода книги прислал только одну главу с пометкой, что он написал ее кровью. Прочитав, я ему ответил в том духе, что это типичный автофикшн, где не хватает фактологии и причинно-следственной связи, где автор — единственный мудрый, остроумный и классный, а все вокруг его нарциссизма, конечно, с какими-то пороками. «Х*евый жанр автофикшн, но другой я не умею», — написал он мне на это.
Написанное обо мне там — личная оценка автора, а не факты. Поэтому я не могу комментировать впечатление Павла Антипова обо мне и событиях, которые происходили 15 лет назад, оно такое, какое есть. В прочитанной главе я увидел и правду, и полуправду и неправду — так по-манипуляторки работает память автора книги, и это главное, что нужно о ней знать.
«НН»: Как тебе, что в Беларуси теперь собирают зрителей российский рэпер Мот или Шаман?
ВР: Всегда такое было, есть и будет, к сожалению. Даже в белорусских эмигрантских барах время от времени можно услышать песни, во время которых просто хочется выйти и никогда не возвращаться в эти бары. Какие-нибудь исполнители с непонятной позицией. Люди по обе стороны границы находят себе оправдания вроде: музыка — это музыка, а политика — это политика.
Но у меня будет много вопросов к знакомым, если кто-то из них пойдет на Шамана, еще и за бешеные деньги.
«Светлана Тихановская пообещала подтянуть белорусский язык и подтянула»
«НН»: Не о персоне из культуры: Светлана Тихановская — твой президент или нет?
ВР: Есть небольшая тайна: я не голосовал в 2020‑м вообще. Как и в 2015, и в 2010. Первый и последний раз я отдал свой голос господину Милинкевичу в 2006 году. Ко всем политикам без исключения у меня были и остаются вопросы.
Госпожа Светлана Тихановская как личность за пять лет, безусловно, проделала нереальную работу над собой, сколько она выдержала! Обещала подтянуть белорусский язык и подтянула, например. Ну, молодец, отличница! Это все, что мне хочется сказать, не думая о президентстве, не оценивая, не критикуя и не восхваляя.
«Белорусы как ребенок, который выполняет все правила, потому что знает, что иначе прилетит в несоразмерном объеме»
«НН»: Ты активно исследовал белорусский характер и своими выводами делился в блоге. Если описать коротко, например, иностранцу, так какой же он — белорусский характер?
ВР: Если бы это был какой-то рандомный иностранец, которому мне нужно репрезентовать белорусов и себя заодно как-то положительно, я бы пошёл, наверное, путем Владимира Короткевича с «Зямлёй пад белымі крыламі» и Ольги Якубовской со всеми этими котиками, понимая, что в этом есть большой аванс белорусам. Я бы, конечно, сказал, что нас можно прикладывать к ранам, что мы мягкие, дисциплинированные и трудолюбивые, с любовью к правилам, с уважением к законам и к чужой собственности. Какие-то чуть ли не по-комсомольски напоказ правильные.
С другой стороны, если бы этот иностранец оказался таким мифическим психотерапевтом для всего народа, который умеет лечить целые нации, я сказал бы, что белорусы ровно этой же чертой характера напоминают человека с тревожным расстройством. Ребенка, который выполняет все правила, не трогает ничего чужого, потому что знает, что ему прилетит за это в несоразмерном объеме. Соответственно, он сам себя подсознательно загоняет в какие-то рамки, цензуру и самоцензуру, чтобы иметь поменьше проблем.
Такой классический пример из учебников по психотерапии о взрослых детях и их психологически незрелых родителях.
«НН»: А почему у нас так много синонимов к слову «горе», больше чем в русском языке?
ВР: Помимо упоминания в блоге, я зарифмовал эти синонимы в своем треке «Хімера» — «За што мне адной гэтае гора, стамленне, шкадоба, смутак, бяда і г. д.».
Отвечая на вопрос, во-первых, на это влияет филологический аспект. Так много слов мы имеем из-за богатства говоров в Беларуси, диффузных влияний на белорусский язык. Синонимом к слову «гора» в определенных регионах является даже «маланка»: «Во, маланка здарылася». Во-вторых, так сложилось исторически: мы много столетий были под кем-то.
«НН»: Продолжая мысль о «быть под кем-то», какие эмоции испытываешь от дополнительной русификации Могилева сегодня, со всеми этими бюстами Пушкину вместо белорусских героев?
ВР: Слушайте, происходит это сегодня по всей стране, неизбежно. Интенсивность зависит только от сноровки и импета местных начальников.
На Могилев, конечно, дополнительно влияет географическое положение. Но и в западных областях происходят, на наш с вами взгляд, странные вещи.
А еще есть этот дискурс о максимально российском Могилеве. Вспоминают и о 1654 годе, и о том, что жителей Гродненщины на лет 20—25 позже начали коллективизировать и репрессировать в первой половине XX века, и поэтому, мол, западные регионы Беларуси менее пророссийские. Если посмотреть карту захоронений Беларуси после расстрелов, репрессий, НКВД, Большого террора, то в основном они находятся как раз в восточных регионах. Обвинять «восточников» в большей русифицированности, зная это — за гранью добра и зла.
«НН»: Ты активно пробовал себя в тиктоке и на ютубе, ждать ли от тебя продолжения блогерской карьеры?
ВР: Мне кажется, на момент, когда на ютубе начал выходить проект о белорусском характере, эта тема уже, как будто бы, сошла. Она интересовала людей в году 2021-м, кажется, потом пошла на спад. Сейчас вообще как бы наблюдается какой-то кризис идентичности. Так или иначе, я увидел, что так, как я это делаю, не работает. Нужно было признать это и отпустить попытки. «Лошадь сдохла — слезь».
Я не увидел большой заинтересованности, и мне это стало напоминать литературную деятельность, когда ты делаешь это все как будто бы для чистого искусства. Возможно, через 70—100 лет какой-нибудь архивист будущего — как Антон Брыль или Тихон Чернякевич — раскопает где-нибудь упоминание обо мне и даст свою оценку этим попыткам.
Наркотики, пиротехника, подделка билетов: за что задерживали белорусов на концерте Коржа
Зеленковская: С Михалком не коммуницируем, это его решение. Даже с детьми я общаюсь через его новую жену
«Как сын высокопоставленного силовика выбрал белорущину». Вот что «Наша Ніва» писала о книгах из лонг-листа Гедройца
Светлана Алексиевич рассказала, какую книгу выпустит следующей. Она не о любви, как планировалось ранее
Писательница Татьяна Замировская рассказала о новой книге, снах о Лукашенко, стоимости жизни в Нью-Йорке и о том, почему злится на некоторых белорусов
Сейчас читают
«В Витебске заходил в троллейбус и говорил «Слава Украине!». Украинца в 67 лет посадили за комментарии, написанные после гибели крестницы под обстрелом в Киеве9
Комментарии
Паэт - гэта Някляеў, рэпер - Vincent, рэжысёр - Кудзіненка, сцэнарыст - Курэйчык, і гэтак далей. Рыжкову няма чаго паказаць калі мець на ўвазе творчасць, дагэтуль жыве на авансах якія атрымаў 15-18 гадоў таму. Ад першага зборніка і Дэбюту прайшло шмат часу і нічога не прарасло. За што не ўзяўся - усюль а...ся.
Паэт - гэта сумленне і голас часу, а Рыжкоў у артыкуле кажа многа і нічога важнага.