Журналист Павел Подобед: Меня задержали за два дня до отъезда в Польшу

«Думал, сделают небольшой допрос и отпустят. А дальше буду решать, как сбежать»

— Меня задержали буквально за два дня до отъезда в Польшу. У меня была виза, с утра в воскресенье я планировал двигаться в Познань. В пятницу утром из своего дома под деревней Сёмково, что в Минском районе, где у меня была временная регистрация, я поехал в Минск к матери — попрощаться. Тогда же, 20 января 2023 года, вышел на почту, чтобы заплатить за учебу сына в IT-академии, а после направился по делам на улицу Маяковского, что располагалась рядом.

Моя машина стояла около бывшего Дома культуры камвольного комбината, а через дорогу находился магазин, куда я решил заскочить за сигаретами и водой. И вот прохожу я около своего авто, направляюсь в подземный переход — и боковым зрением вижу движение.

Слышу, хлопнула дверь машины, и сразу голос за моей спиной по-русски: «Подобед Павел Васильевич?». Меня со всех сторон обступают люди в штатском, а старший из них сует мне под нос красную книжечку «КГБ Беларуси»: у нас ордер на обыск вашего помещения и вашей машины.

Как известно, в начале августа 2020 года спецслужбы начали уголовное дело «о массовых беспорядках». Из него, как ростки, вырастают другие уголовные дела, персонализированные.

Безусловно, я сразу начал стрессовать. От меня потребовали переключить мой телефон в режим полета, сам телефон оставался при мне. Буквально за пять минут обыскали машину, но там ничего не было. Меня сажают на заднее сиденье в минивэн: по бокам у дверей — оперативники, а я посередине, чтобы не сбежал. Они знают адрес, по которому я проживаю, мы едем за город.

Дома обыск продолжался часа два, их интересовал компьютер, диски. Все опечатали и забрали. Обыскали подвал, мансарду, даже в печки заглянули. К этому времени у меня уже забрали мобильный телефон, карточку польского банка. Но никакого обвинения не предъявили. Думаю, сейчас сделают небольшой допрос и отпустят, моего личного дела нет. А дальше уже буду решать, как сбежать.

«КГБист разрешил связаться с девушкой с условием, что я ей ничего не скажу»

Но нет. В конце обыска говорят: «Ну, Павел Васильевич, собирайте рюкзак». «Куда собирать, я же не арестован», — говорю. В ответ слышу: «Сейчас приедет участковый из Заславского РУВД и все вам объяснит». И тут ко мне пришло понимание: никто меня уже никуда не отпустит. Спрашиваю, можно я наберу своей девушке (теперь — жена), мы с ней договорились вечером встретиться. И мать же надо предупредить.

КГБисты меня и пальцем не тронули и вели себя вежливо, обращались на «вы». То есть ужасного отношения ко мне не было. Но, конечно, стресс, страшно, и я уже понимаю, как говорят на зоне, что «пошел по этапу». Выписал на бумажку номера телефонов матери — я знал его на память, но на стрессе решил подстраховаться — и своей девушки.

КГБист разрешил связаться с девушкой прямо при нем с условием, что я ей ничего не скажу, кроме того, что вечером не удастся встретиться. И все. Набираю ее, говорю: «Прости, не сможем встретиться вечером». Она спрашивает: «А что, ты уезжаешь?». «Не совсем», — отвечаю. На том разговор и закончился.

А вот позвонить матери я смог только из райотдела. Туда меня завезли обычные ППСники на «бобике». КГБисты сдержали слово: сразу предупредили, чтобы мне дали позвонить ей из РУВД.

«Шаг влево, шаг вправо — стреляем»

— Меня задержали между 12 и 13 часами, в РУВД мы приехали около пяти. Дежурный сделал первичный обыск: достать шнурки, ремень, снять наручные часы. Участковый дал свой личный телефон, чтобы я позвонил матери. Говорю ей, что меня задержала милиция, слышу ужас в ее голосе, объясняю: «Сам ничего не знаю, но буду пока в Заславском РУВД». Участковый подсказывает: «Нет-нет-нет, ты поедешь в ИВС Минского района в Степянке».

На вопрос, за что же задержали и связано ли это с обысками у меня, в ответ слышу про заведенное административное дело по статье 19.11 КоАП — за репосты сообщений «Радио Свободы» в Facebook. Я понимаю, что они быстренько, на коленях, нарыли этот репост. Не будь его, они мне пришили бы «ругался матом». Это была формальность, чтобы меня задержать.

Около 21 часа на меня составили протокол об административном правонарушении. Я почти всю ночь провел в Заславском КПЗ, а под утро, часа в 4, нас, меня и какого-то обычного пьяницу, повезли в Степянку. Меня поместили в большую камеру на восемь человек, я прилег отдохнуть на матрац, но вскоре был подъем, в 6 часов.

В ИВС я провел двое суток (суды в выходные не работают), а в понедельник состоялся суд. Я был готов, что этот судья даст мне максимальный срок — 15 суток, надо же следователям полазить по компьютеру.

Тогда же появилось ощущение: все, на свободу я не выйду. У меня оставался только один вопрос, спецслужбы справятся за 15 суток или накинут еще 15, чтобы найти «криминал» в компьютере?

Но им удалось уложиться в эти дни. Кажется, в субботу 4 февраля 15 суток заканчивались. Но на 14‑е сутки ко мне в камеру заходит конвой, без вещей забирают меня. Выхожу в коридор, вокруг меня конвой, предупреждает: шаг влево, шаг вправо — стреляем. На меня надевают наручники с цепью — взяли на цепь, как собаку. И мы едем в Следственный комитет (около Парка Горького в Минске).

«КГБ взял меня в разработку в сентябре 22-го»

— Моя девушка наняла адвоката сразу после моего задержания. Но в политических делах адвокат — это, скорее, связь с родными. Он не сможет тебя защитить по закону, но хоть расскажет о тебе родным. Да с адвокатом в любом случае немного спокойнее. Я попросил следователя позвонить моему адвокату. Юрист приехал быстро, но к тому моменту следователь показал уже мне предварительное обвинение: часть 3 статьи 361 прим. 1 — вхождение в состав «экстремистского формирования», то есть «Белсата». Смотрю на санкцию статьи, которая предусматривает от 2 до 6 лет заключения, и думаю: сколько же мне дадут? Подумалось тогда, дадут года три…

Я во время следствия молчал, потому что адвокат еще в ИВС сказал: не давать следователю никаких показаний, потому что все равно будет судебное следствие, то же самое будет спрашивать прокурор. Решили, что говорить я буду только на суде. И я придерживался этой позиции.

После предъявления обвинения меня хотели перевести в СИЗО № 1 на Володарского, потому что мне избрали меру пресечения — содержание под стражей. Конвоиры — а они находились со мной в кабинете следователя и «браслеты» сняли только для того, чтобы я подписал бумаги — по дороге назад заметили: «Володарка — это хорошо, если повезет, то в камере будет даже телевизор. А там, насколько я знаю, чуть ли не в каждой камере телевизор».

Выходные я просидел еще в ИВС (в общей сложности — 18 суток). А во вторник меня на микроавтобусе отвезли на Володарку. И все, как попал в камеру № 50, так и провел в ней полгода. Следователя я не видел, потому что он понял, что никаких показаний я давать не буду. Он просто пришел в начале мая, чтобы ознакомить меня с материалами дела.

В июле 2021 года я делал для Белорусского исследовательского центра компьютерную графику, их программы выходили на «Белсате». У меня нашли материалы к фильму «Новые факты об убийстве Павла Шеремета», и это стало основанием для возбуждения уголовного дела.

«Белсат» на тот момент уже был признан «экстремистским формированием». Но следователь говорит: «Ради тебя мы провели специальную экспертизу фильма (лента продолжительностью минут 20), так мы на всякий случай признали и фильм экстремистским материалом».

Я сам смотрел черновую версию фильма, а полную версию посмотрел только в суде. Его показывали по «Белсату».

Но это тоже была формальность. Больше ничего, чтобы мне предъявить, на компьютере не нашли. Я сразу обрадовался, говорю адвокату, что за один материал мне много не дадут. Но позже, уже на суде, я понял, что этот материал такая же формальность, как и административный арест. Моя статья звучит как «вхождение в состав экстремистского формирования», соответственно, дело не в материале, а в моем сотрудничестве с «Белсатом». А сколько я материалов сделал — один, десять, пятнадцать — никого не волнует.

Я познакомился с делом. Один том посвящался КГБ. Как оказалось, они взяли меня в разработку в конце сентября 22-го. Сейчас мы уже не узнаем, что, как и почему. Но теперь я уже думаю, что после сентября 2022 года я бы уже и не смог уехать, меня задержали бы прямо на границе.

Почти два месяца дело было у прокурора, который добавил в мое обвинение «корыстный мотив». Это моя работа, а для них — «корыстный мотив», который отягощает обвинение. Следователь пришел ко мне еще раз, чтобы я подписал бумаги.

«Суд справился очень быстро: начался 28-го, а закончился 30 июня»

— Позже мне в камеру принесли повестку, что 28 июня пройдет первое заседание суда в Минском городском суде.

Я понимал, что все политические дела на то время рассматривал Минский горсуд. Спецконвой, пустой судебный зал, сначала ходили разговоры, что суд будет закрытый. В итоге процесс открыли, люди могли прийти, но на первое заседание пришла только моя мать.

Кстати, с судом справились очень быстро: первое заседание 28 июня длилось часа четыре (судебное следствие). Мы спорили с прокурором, вину я признавал частично, не отказываясь от сделанных материалов. 29 июня был перерыв, а 30 июня состоялось второе заседание, на котором был оглашен приговор.

Прокурор запросил мне четыре года лишения свободы. Думаю: «Дурак какой-то — слишком много просит. Судья, может, не такой дурак — даст года три». На три года я уже настроил себя.

Пока суд принимал решение, меня спустили в маленькую камеру, так называемый «стакан», где-то метр на полтора, где и сидел часа два. Естественно, волнуешься: сколько дадут? А потом я понял, что в «стакане» можно было уже не переживать.

В Минском городском суде практиковалось, что прокурор уже фактически зачитывает приговор: суд ничего не меняет, просто дублирует запрос прокурора. Как только прокурор попросил 4 года заключения в колонии общего режима, уже можно было ничего не ждать.

У меня конфисковали всю технику: компьютер, телефон, внешний диск, вернули только пару дешевых флешек.

«Политические уже из карантина выходят злостными нарушителями»

— Первые день-два мне было трудновато, надо было пережить все это. Потом подал апелляцию. На время ее рассмотрения меня перевезли в Могилев в тюрьму № 4. А если тебя этапируют в Могилев на апелляцию, то это верный признак того, что сидеть ты будешь в одной из трех могилевских колоний: или Бобруйск, или Могилев, или Шклов. Моя сестра пошла в Департамент исполнения наказаний МВД, ей не сказали, где я буду отбывать наказание, хотя и знали. Когда я уже находился в Могилеве, то мать лично пошла в ДИН и узнала, что меня отправляют в ИК № 17 в Шклове.

22 сентября, это как раз день рождения моей матери, Верховный суд оставил приговор без изменений. Но я не питал иллюзий, был один шанс на миллион, что приговор как-то изменится.

Мне быстренько принесли постановление Верховного суда. И с этого момента я формально начал отбывать наказание. 30 сентября 2023 года меня этапировали в Шклов, я заехал в карантин.

Там отношение к политическим «пристрастное». Тебя сразу вгоняют в стресс: сажают в клетку, ты подписываешь бумаги, что согласен с правилами внутреннего распорядка, и тебя сразу ведут на «шмон», что значит обыск. Раздевают догола, а все твои вещи шмонают.

На меня сразу повесили нарушение, что я не поздоровался — это обычный прием. В Шклове такая практика, что политические уже из карантина выходят злостными нарушителями. А это значит, у меня две базовые на магазин, никакая амнистия мне не светит. Меня можно быстренько отправить в крытую тюрьму через ПКТ и ШИЗО, а если есть необходимость, то можно накинуть и 411‑ю статью. Насколько я понял, 411‑ю статью можно применять бесконечно, ты — злостный нарушитель режима.

Например, в Шклове не давали видеться с родными. По закону, если ты находишься на общем режиме, то имеешь три долгосрочных свидания в год и четыре краткосрочных свидания (когда ты разговариваешь через стекло).

А мне не давали никаких. Как только у тебя подходит срок свидания, тебе тут же придумывают новое «нарушение»: у тебя в тумбочке лежит лишний конверт либо в твоих личных вещах завалялось «лишнее» печенье. Или снова не поздоровался.

В карантине я пробыл немного — 9 октября уже был в отряде — но вышел, имея на руках четыре «нарушения». Начальник отряда сразу дал расписаться, что я аттестован как злостный нарушитель. Почти два года я и пробыл в шкловской колонии — пока не освободили.

«Самое страшное, что твоя судьба находится в руках садистов»

— Самое страшное в колонии — психологическое давление.

Одна из базовых потребностей человека, согласно пирамиде Маслоу, — безопасность. А там ты 24 на 7 не чувствуешь себя в безопасности. От тебя не зависит ничего. Ты как игрушка в чужих руках. Любой вызов в администрацию — это ожидание наихудшего. Ты находишься в постоянном стрессе, который разрушает твой иммунитет, твою психику, разрушает все.

Тяжело было без встреч с родными. Давали переписываться, но только с родными. В карантине ты указываешь самых близких людей: мать, жена, сын. Опер частично проверяет точность этой информации — и все. Обычным зэкам может писать кто угодно, а политическим письма не будут доходить. Мне от друзей, знакомых ничего не приходило, хотя сейчас я узнал, что многие люди отправляли мне и письма, и открытки. Я видел письма только от матери, от жены и от сына. И только с ними я мог созваниваться. У меня было пять звонков в месяц: дважды я набирал жене, дважды сыну и один раз матери.

Когда я приехал в шкловскую колонию, физических расправ уже не было, при мне никого не избивали. Пару раз, бывало, перетянут дубинкой, когда выводят из ШИЗО. Но чтобы целенаправленно избивали, то я не видел.

Сейчас там практикуют психологическое давление — тебе не дают никакой передышки, держат в постоянном напряжении и не дают видеться с родными.

В своем отряде я мог пересечься с другими «политическими». Связь между отрядами поддерживать уже тяжелее, мы замкнуты в так называемых «локалках». В шкловской колонии ты зэк второго сорта. Помимо традиционной дискриминации, тебе запрещают ходить на стадион, в библиотеку, в церковь, даже если ты верующий. Это делалось в том числе, чтобы мы не могли общаться. Ходить можно было только на работу и режимные мероприятия.

Но это глупость! На работе и можно пересечься, подойти, поговорить, потому что к каждому зэку вертухая не приставишь. Например, есть деревообрабатывающий цех, где я какое-то время работал. Там обычно одновременно находилось бригад пять.

«Было ощущение, что этот ангар я вижу последний раз»

— Милиционеры зэкам, особенно политическим, никогда ничего не скажут. Освобождение стало сюрпризом, но стрессовым.

10 сентября 2025 года моя бригада выполняла сезонные работы: полгода работаем в деревообрабатывающем цехе, полгода делаем тротуарную плитку. Крупные производства, швейная, обувная и деревообрабатывающий цех, находятся на промзоне, а производство плитки — на жилой зоне.

Наша бригада сходила на обед, мы вернулись в ангар, я просто присел на скамейку отдохнуть. И тут около 14 часов дня в ангар залетают бригадир и режимный офицер, и нервно начинают кричать: «Подобед, где Подобед!?» Первая мысль — у меня снова начались неприятности. Они ко мне: «Собирай все свои вещи».

Я запихиваю все в пакеты, а за мной по пятам ходит режимник. Я бегу с пакетами в жилую зону (метров тридцать) — в рабочей робе, немытый. Собираю вещи в сушилке. Бежим на второй этаж в отряд. В спальне мы могли ходить только в тапочках, в обуви нельзя было. Если ты пойдешь в ботинках, то завхоз может назначить тебе внеочередную уборку. Поэтому на пороге я автоматически остановился. Иди уже в ботинках, машет мне режимник, мол, тебе уже все равно.

Взволнованный, я начинаю собираться с мыслями: меня или переводят в другую колонию отбывать наказание, или в СИЗО — завели новое дело и будут раскручивать. Было ощущение, что этот ангар я вижу последний раз. Но куда я уезжаю, к лучшему или к худшему?

Оттуда мы бежим в комнату хранения личных вещей, тоже все собираем…

И я, нагруженный, как ишак, этими торбами — обычный зэковский клад, тянусь в штаб. Это значит, мне волочь эти сумки через всю аллею, на жаргоне — Бродвей метров 350. Я через каждые метров двадцать останавливался отдохнуть, потому что руки отрываются. Режимник, который сопровождал меня, оказался относительно нормальным, не торопил.

После третьего привала не выдержал и говорю: «Я бы сейчас большую половину барахла выбросил бы». На что слышу ответ: «Мы так и сделаем, но сейчас надо волочь». В итоге из множества сумок при мне остался небольшой узел.

«Семь человек: политические, литовец и латыш»

Я оказался первым на карантине и окончательно понял: куда-то еду. Тут начинается все по новой. Личный досмотр — ты раздеваешься догола, показываешь рот, язык, чтобы чего недозволенного не спрятал. Если тебя перевозят на другую «зону», ты обязательно должен быть в робе, потому что ты осужденный. А тут режимник говорит, чтобы я одевался в спортивный костюм. Меня поместили в клетку, куда сажают уже обысканных зэков.

Привели еще одного парня, но меня огорчила его белая бирка. У всех политических они желтые, а у него — белая. Заводят еще одного парня, смотрю — а это Женя Меркис. Между нами метра четыре, и начинаю переговариваться с ним вслух. Так он объяснил, что парень с белой биркой — литовец.

В итоге набралось семь человек: политические и иностранцы — литовец и латыш. Всех досмотрели, загнали в клетку с сеткой-рабицей, а во вторую клетку мы сложили сумки. Начальник режимного отдела заходит и смотрит, куда можно поставить кровати. Мы своими ручками принесли четыре двухъярусные шконки. Ночевать нас оставили в карантине.

А в пятом часу мы проснулись. Почти сразу забежал дежурный помощник начальника колонии и всех по новой погнал на личный досмотр. Снова все раздеваемся догола. Минут через 10—20 после досмотра нас повели к шлюзу — воротам, куда привозят новых зэков.

Около 6.10 (как раз заканчивается утренняя зарядка) ворота приоткрылись. За ними стоял «Вольксваген» без номеров. Вышел начальник колонии и говорит, что сейчас нам все объяснят. Вслед появился крепкий дядька в штатском, в медицинской маске, в кепке, с пистолетом на боку и говорит: «Сейчас мы едем, не разговариваем. Шаг влево, шаг вправо — стреляем». Как оказалось, нас было семь, и их было семь. И никто ничего не говорит.

И все, мы выезжаем. Сначала на Шклов, потом на Могилев. А километрах в 30—40 от Минска мы повернули на брестскую трассу.

Кто-то говорит, что, наверное, везут на границу. Я не верю: я гражданин Беларуси, как меня могут депортировать? Но с брестской трассы мы поворачиваем на вильнюсскую трассу, и я понимаю, что действительно, везут к литовскому переходу.

Через всю Беларусь мы проехали на микроавтобусе без номеров, без всяких проблем. Потом я понял, что ради нашей депортации организовали целую спецоперацию: вот она, ГАИшная машина, мы ее обгоняем — и никаких проблем.

Километров в 16 от границы на строительной площадке всех освобожденных собрали и погрузили в два автобуса. И мы поехали на литовскую границу.

К слову, кто ехал из колоний, всем вернули документы.

Паспорта не отдали тем, кого везли из СИЗО КГБ — это 13 человек, если я не ошибаюсь. Свой паспорт на руки я получил уже от литовцев, когда мне дали визу.

Большое спасибо литовцам, которые хорошо к нам отнеслись. И литовскому Freedom House искренне благодарю — заботятся о нас, как о малых детях.

«Я подался на международную защиту в Польше»

— Прошло 20 дней с момента освобождения.

У меня ощущение, что прожил небольшую личную жизнь: эйфория от освобождения проходит, накрывает стресс, приходит понимание, что надо заново строить жизнь.

Я подался на международную защиту в Польше, потому что понимаю, что если меня выкинули из Беларуси, обратный путь туда мне заказан, вернуться могу только в тюрьму. Поэтому надо налаживать жизнь здесь. Долгосрочных планов сейчас не имею, решаю бытовые вопросы и с легализацией. И просто еще не привык к свободе, к пониманию, что я сам себе хозяин.

Переезд из Литвы в Польшу прошел без проблем. Большое спасибо польским властям и Фонду Strefa Solidarności, который мной сейчас занимается.

Агнешка Рымашевская мне помогла с подачей документов, потому что у меня была литовская национальная виза. А это значит, что легально я не мог поехать в Польшу. Но она договорилась с польским МВД и пограничниками, потому что когда я подавался на международную защиту во временном пункте пропуска около местечка Сейны все были предупреждены и меня уже ждали.

— Планируете ли вы остаться в журналистике?

— Сейчас я об этом не думаю. Я хотел бы заниматься больше графикой, а не писать статьи или снимать репортажи.

В профессии я останусь. Белорусский исследовательский центр очень обо мне заботится, помогает всем, чем может. Телеканал «Белсат» тоже хорошо относится ко мне и работу предлагает, но пока надо просто перевести дух.

Вообще хочу сказать большое спасибо всем, кто помогает мне сейчас и помогал раньше, всем неравнодушным людям, тем кто слал мне в СИЗО посылки, письма и открытки, тем, кто сейчас жертвует нам деньги на восстановление жизни.

• 2
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1
• 0
• 2