«Он ответил: Я ненавижу хохлов. И все». Алексиевич рассказала, с какими людьми ей пришлось говорить, собирая материалы для новой книги

El País: Над какой книгой вы сейчас работаете?

Светлана Алексиевич: Она еще не закончена. Я почти завершила ее, когда началась война, и все — (движение рукой, легкий свист) — испарилось. Стало понятно, что нужен другой подход. Война буквально лишила нас языка — слова потеряли смысл, у нас не было нужных терминов. И только сейчас начинаем оправляться. Во «Времени секонд-хэнд» я писала о том, как тонет империя, а теперь идет глобальный процесс: возникла глубинная Россия и глубинная Америка, и демократия отступает по всему миру.

EP: В 2021 году вы писали о белорусской оппозиции, которую жестко преследует Лукашенко.

Алексиевич: Сейчас моя книга шире. В 1990-х, когда я работала над «Временем секонд-хэнд», подзаголовок был «Конец красного человека».

Я похоронила его рано, потому что Homo soveticus не умер — он в Кремле и воюет в Украине. Некоторые страницы остались, но многое нужно переосмыслить.

О свидетелях и жертвах

EP: Много ли людей вы уже опросили для этой книги?

Алексиевич: Да. В этом году я работала в Праге, Вильнюсе, Варшаве и Берлине. В Европе миллионы изгнанников — белорусов, украинцев и «хороших русских».

Иногда я говорила и с «плохими русскими». Например, один мужчина из Сибири приехал попрощаться с сестрой перед тем, как идти на фронт. Он говорил, что семья решила: чтобы выплатить ипотеку, нужно идти на войну.

Когда я спросила, только ли из-за денег, он ответил: «Я ненавижу хохлов. И все». Для него российские солдаты — герои, как советские в Афганистане. Он обвинил меня в том, что в «Цинковых мальчиках» я опозорила их.

О Беларуси и соучастии в войне

EP: Кто ваши герои — белорусы, русские, украинцы?

Алексиевич: Все, кого смыла волна общего кораблекрушения. Но украинцы, может, больше освободились. Беларусь сейчас — оккупированная страна: там стоят российские войска, самолеты, лагеря, госпитали, ремонтные базы танков. С нашей земли идут атаки. Поэтому мы — соучастники в агрессии, но в стране под оккупацией люди не могут выходить на улицу — за национальный флаг дают 15 лет тюрьмы.

О войне и повседневности

EP: Есть ли в книге материалы от украинских журналистов?

Алексиевич: Да. Я слушала записи разговоров пленных российских солдат с семьями. Одной женщине муж звонил из тюрьмы, а она говорила: «Наш сосед прислал дочери ноутбук и кроссовки, а у нашей девочки нет даже планшета».

Одна журналистка в Бурятии беседовала с матерью, похоронившей сына, погибшего в Украине. Мать боялась говорить — если напишут в прессе, она не получит компенсацию, за которую хотела купить квартиру дочери. И она сказала только: «Он погиб как герой. Если бы не он, украинцы дошли бы до Бурятии». Вот что делает телевизор.

О будущей книге

EP: Когда вы планируете завершить книгу?

Алексиевич: Думаю, в конце следующего года. В ней три раздела: «Время революции», «Время поражения» и «Вечное время».

Мы живем в момент, когда рядом существуют несколько эпох: с одной стороны — искусственный интеллект, с другой — танковые колонны на границе с Украиной. Люди часто говорят мне, что разговаривают с искусственным интеллектом, потому что не с кем говорить. Вот до чего дошло.

О прошлом и отце

EP: Был ли коммунизм уже мертвой идеей, когда вы писали «Время секонд-хэнд»?

Алексиевич: Он умирал в агонии, но не умер. А вместе с ним рушились и имперские идеи. Как писал Илья Кабаков: «Когда мы обрадовались, что победили коммунизм, посмотрели вокруг — а всюду крысы». И этот монстр распался на тысячи крыс. Люди идут убивать братьев-украинцев за деньги. Это ужаснее, чем во времена Брежнева.

EP: Ваш отец был идеалистом…

Алексиевич: Он был коммунистом, учился в Минске на военного журналиста, пошел на фронт. Потом ему предложили карьеру, но нужно было развестись с матерью — она была украинкой, жила на оккупированной территории. Он не оставил ее, и его отправили директором школы в провинцию. Он верил в коммунизм, но считал, что Сталин его испортил.

Когда я вернулась из Афганистана и рассказала, что его ученики там ведут себя как преступники, он плакал. И я поняла: любовь — выше идеи. Перед смертью он попросил положить в гроб партийный билет. Верил до конца.

О политзаключенных

EP: Есть ли в книге истории белорусских политзаключенных?

Алексиевич: Например, о матери талантливого айти-специалиста, получившего много лет тюрьмы за участие в протестах против Лукашенко. Она попросила нарисовать портрет своего сына на деревянной доске, прикрепила к нему колеса и возила его с собой всюду.

EP: Помогает ли Запад политзаключенным?

Алексиевич: Да, но только дипломатически. Трамп начал их «покупать», и Лукашенко этим воспользовался. В тюрьмах около 2000 человек. Он выпускает их частями, чтобы получать выгоду. А еще сажает новых — даже тех, кто помогает семьям заключенных.

О языке и культуре

EP: Вы белорусская писательница, но пишете по-русски. Может ли белорусская культура развиваться в русском языке, как ирландская в английском?

Алексиевич: Да. Я белорусская писательница, и я пишу по-русски.

EP: Как вы относитесь к отказу от русского языка в Украине?

Алексиевич: Я против, но думаю, что это временное явление, вызванное отчаянием, а не постоянная тенденция. В конце концов, языки, которые оставили после себя колонизаторы в Африке, стали путем к цивилизации. И это очень хорошо.

О ненависти и будущем

EP: Чувствуете ли вы ненависть к Лукашенко и его окружению?

Алексиевич: Очень. Я не могу вернуться домой. Но все должно происходить по закону — суд в Гааге.

В книге есть раздел о том, как учиться жить рядом с палачом. Кто-то говорит, что нужно повесить всех, но я думаю: ненависть — это тупик. Спасение — в диалоге.

EP: Как превратить ненависть в конструктивную энергию?

Алексиевич: Вот именно. И это работа для интеллектуалов, писателей, художников, священников. Они должны показать, как можно говорить и не убивать.

• 0
• 2
• 0
• 1
• 0
• 0
• 0
• 0